я быстро втянулся, внимательно его слушая.
Если верить Ивану Адамовичу, а не верить ему у меня никаких оснований не было, какого-то единого общества остзейских немцев в Москве не имелось. Прежде всего разделялись они по сословной принадлежности, причём купцы и мещане немецкие, как приехавшие в Москву с берегов Балтики, так и потомки таких приехавших, держались друг за друга куда как крепче, нежели представители благородных сословий. Более того, многие дворяне из остзейских немцев, состоявшие на государевой службе, вообще не поддерживали связей с земляками.
— Как вы, например, Иван Адамович? — поинтересовался я.
— Я не остзейский, — с заметной гордостью ответил Крамниц. — Мои предки из Бранденбурга!
Но всё же несколько дворянских семей с остзейскими немецкими корнями общались между собою довольно тесно, вплоть до того, что и браки устраивали исключительно со своими остзейскими земляками. Неформальным, как сказали бы в моей прошлой жизни, лидером этой немногочисленной компании был барон фон Лауэн. Да-да, такой же чисто номинальный барон, как и Маргарита фон Альштетт, зато, в отличие от названной госпожи, вес в Москве у фон Лауэна был вполне реальным — он держал карандашную фабрику, а также торговлю привозимыми из Германии стальными перьями. Я уже вновь собирался вклиниться в повествование, спросив пристава, какое это имеет отношение к нашему делу, как Иван Адамович сам всё и объяснил.
Оказывается, место, где мы нашли тела Ташлиной и Данилевича, соседствовало с имением того самого фон Лауэна, находясь почти на самой его границе. Имение купил ещё отец барона, а нынешний хозяин ездил туда развлекаться охотою да устраивал там праздничные собрания для своих земляков. Когда Крамниц сообщил, что среди завсегдатаев тех собраний числилась и баронесса фон Альштетт, я уже не удивился.
Итак, нам с Крамницем стоило записать в заслугу то внимание, которое мы обратили на связь изучаемых нами событий с Калужской дорогой. В особенности, конечно, это заслуга Ивана Адамовича, потому как именно он нашёл здесь связь не только с событиями, но и с персоналиями розыска. Что же, раз уж дело, как я говорил, пребывало в зимней спячке, то теперь лёд тронулся — все предшествующие маленькие подвижки накопились и общими усилиями столкнули, наконец, розыск с мёртвой точки. Мы с Иваном Адамовичем имели бы полное право принимать поздравления, если бы было кому нас поздравить. А раз некому, то я от души поздравил Крамница, а он меня.
— И что дальше делать будем? — спросил я Крамница, когда мы отметили успех, выпив по рюмочке.
— Ждать, — ответ, признаться, меня удивил.
— Чего же именно? — затребовал я разъяснений.
— Завершения розыска по воровству в Палате государева двора, — Крамниц хитро улыбнулся. — Тогда Ташлина и возьму. Держать его по обвинению в воровстве казённых денег можно будет сколь угодно долго, вот под такое дело мы его и по убийству жены с любовником прижмём.
Да, это Иван Адамович хорошо придумал, при таком-то раскладе Ташлин не отвертится. Ещё бы на баронессу накопать чего такого, чтобы можно было и её прищучить. Хм, а похоже, есть что… Ну точно, как же я сразу-то не подумал!
— Иван Адамович, — я терпеливо дождался, пока Крамниц завершит излагать своё видение незавидного положения, в каковом уже скоро окажется Ташлин, — мне кажется, я знаю, где искать ту самую Эльзу.
— И где же? — какое-то время у пристава ушло на то, чтобы переключиться и сообразить, что я ни с того, ни с сего заговорил о похожей на баронессу служанке, но, надо отдать Ивану Адамовичу должное, недолгое.
— Тут же мало одной лишь внешней схожести, не так ли? — поставил я риторический вопрос. Крамниц согласно кивнул. — Надо ещё, чтобы Эльза изображала баронессу именно тогда, когда госпоже это необходимо?
— Верно, — на этот раз пристав выразил согласие ещё и голосом.
— Следовательно, у баронессы с этой Эльзой должна иметься быстрая и надёжная связь, — продолжал я.
— Должна, — подтвердил Крамниц.
— Но это не телефон, вряд ли телефон может быть в жилье, которое прилично снять мещанке или крестьянке, — обозначил я ограничение.
— Не телефон, — не стал спорить пристав.
— Значит? — я сделал паузу.
— Меблированные комнаты в том же доходном доме! — всего несколько мгновений понадобилось приставу, чтобы её прервать. — Превосходно, Алексей Филиппович! Сей же час пошлю туда! Да какое пошлю, сам отправлюсь!
Ну да, когда Крамниц был у баронессы, вряд ли кто из прочих губных чинов так уж сильно к ней приглядывался, чтобы потом признать схожесть в другой женщине. Я решил проехаться с приставом, и уже скоро мы оказались на месте — тут и пешком-то недалеко.
…Маргариту фон Альштетт я пока так ни разу и не видел, но если занимавшая маленькую комнату в четвёртом этаже доходного дома Эльза Липпе и впрямь так сильно на неё походила, стоило признать, что и лицом своим, и сложением баронесса была особою, несомненно, впечатляющею. Дорогих платьев в комнате мы не нашли, украшений, что дорогих, что не очень, тоже, видимо, баронесса давала Эльзе свои, но зато хватало других недешёвых предметов дамской амуниции — шёлковых чулок, шёлковых же и кружевных перчаток, лаковых туфель и прочего. Даже пара шляпок и превосходного сукна епанча [1] нашлись. Забрав всё это добро и его хозяйку, мы вернулись в управу, где и приступили к допросу.
Что несколько раз она выдавала себя за баронессу фон Альштетт Эльза Липпе, двадцати лет от роду, римско-католического вероисповедания, мещанка, родившаяся в Риге, проживающая в Москве в доме купца Букреева, нумер четвёртый по Скатертному переулку, девица, признала сразу же, но сразу же начались и странности. Во-первых, Липпе заявила, что делала такое не по приказу баронессы, а только по собственному произволению. Во-вторых, сама баронесса, за которой Крамниц послал двоих губных стражников, на очной ставке также наотрез отрицала своё участие в этих подменах. В-третьих, когда Крамниц попытался поймать обеих на лжи, спрашивая, откуда в таком случае Липпе брала платья и драгоценности, та отвечала, что забирала их, пробираясь в покои баронессы тайком, затем так же тайком возвращала обратно, а баронесса очень натурально изображала изумление и возмущение столь неслыханной дерзостью. Надо сказать, обе оказались превосходными мастерицами морочить головы, и в конце концов Крамниц, которого этот театр вывел из себя, отправил их прочь. Баронессе он велел до особого
