распоряжения сидеть безвыходно дома, для чего показал её четверым стражникам, каковым предстояло посменно сторожить выходы из дома Букреева, не выпуская Маргариту фон Альштетт на улицу, а Эльзу Липпе поместил в камеру.
— И что это было? — с недоумением спросил я, когда мы с Иваном Адамовичем остались вдвоём и пропустили ещё по рюмочке, исключительно для успокоения.
— Мне более интересно, сколько баронесса этой Липпе заплатила, — задумчиво сказал Крамниц, и, видя мой вопросительный взгляд, пояснил: — Попытки обманом выдать себя за особу дворянского сословия Липпе сама и признала, а это три года работ в казённых парусных мастерских, и хорошо, если на Чёрном море, а не на Белом. И то, если тем обманом она ни с кого не поимела выгоду. Вот я и думаю — что Эльза Липпе получила, чтобы на такое согласиться?
— А мне, Иван Адамович, кажется, я это знаю, — медленно начал я.
[1] Епанча — длинный широкий плащ без рукавов с очень широким отложным воротником, которым можно было накрыть голову на манер капюшона. Шились епанчи из толстого сунка и использовались для защиты от холода и дождя
Глава 28. Одно к одному
— Вот как? И что же? — немедленно заинтересовался пристав.
— Помните, служанка, которую вы ещё потом допрашивали, как там её…
— Карлина? — переспросил Крамниц.
— Точно, Карлина! — теперь и я вспомнил. — Так вот, Карлина говорила, что у Эльзы больная мать. Может, запросите рижских губных, что с её матерью? Баронесса ведь могла заплатить доктору, и хорошо заплатить…
— Хм, — призадумался пристав. — А ведь и правда, Алексей Филиппович, такое очень даже может быть. Что же, ещё один запрос в Ригу отправлю.
Да уж, они там, наверное, без запросов Ивана Адамовича уже соскучились, хе-хе… А если всерьёз, то да, за оплату лечения матери Эльза Липпе вполне могла и согласиться не только изображать баронессу, но и взять на себя ответственность за это. Что и понятно — за присвоение себе чужого имени и положения накажут её далеко не так строго, как за соучастие в двойном убийстве. И уж точно не сама Липпе всё это придумала, так что все свои сомнения в умственных способностях баронессы мне пришлось отбросить. Впрочем, сама баронесса пока что не торопилась блистать этими своими способностями, во всяком случае, на первом допросе она их никак не показывала.
Но дамочка непростая, та ещё штучка… Каким-то совершенно непостижимым образом в ней совмещались холодная северная красота и то, что в прошлой моей жизни назвали бы сексуальностью, а здесь именуют похотью, причём похотью необузданной. Таким сочетанием красоты и похоти Маргарита фон Альштетт напоминала мне другую, настоящую, баронессу Катю фон Майхоффен. [1] Только у Кати тогда это только-только начиналось, и то она пыталась меня подчинить, а эта особа уже умелая, опытная и привыкшая к победам. Хм, а ведь что я, что Катя, что эта вот фон Альштетт — мы же ровесники. М-да, боюсь даже представить, какая Катя сейчас… Так или иначе, теперь я хорошо понимал, на что повёлся Ташлин, стремясь избавиться от жены, и совсем не понимал, как рядом с баронессой фон Альштетт умудряется сохранять спокойствие и деловитость Иван Адамович.
Ещё пара дней прошли тихо и спокойно, а затем неожиданно проявился царевич Леонид. Перед обедом позвонил мне, а после обеда уже и прибыл. Отдав дань приличиям и с четверть часа пообщавшись втроём с Варей, мы с царевичем уединились в моём кабинете.
— Серов и Варчевский Ташлина сдали, — царевич сразу перешёл к новостям. Так, значит, с подчинёнными Ташлина дело закончено. — Их самих и дело, что по их воровству вели, из Твери в Москву на днях уже привезут. В Ярославле тамошние губные с Палатой государева надзора тоже многое отыскали, — всё это Леонид говорил мне с таким кислым лицом, что даже смотреть на него не хотелось. Ну да, не успел ещё по молодости толстую шкуру отрастить, хоть и царевич, переживает нечестность государевых людей…
— Много украли-то? — спросил я.
— Даже больше, чем ты насчитал, — скривился Леонид, — точно установили пока что около двенадцати тысяч.
Ну да, у меня, помнится, чуть больше восьми с половиной тысяч получалось. Не всё, значит, заметил. Или они ещё и потом постарались.
— Боярина Висловатова брат от исполнения должности отстранил до окончания розыска, потом решать будет, что с ним делать, — продолжил царевич. Да, не позавидуешь Висловатову, вряд ли царь вернёт теперь его на то же место, да и наказать может запросто. Как же, прошляпил боярин воровство прямо у себя под носом…
— Ясно, — ответил я. — Значит, будем Ташлина брать. А то дело по убийству жены его у нас застоялось, а так по воровству губные его посадят к себе, и убийство раскрыть легче станет.
— Пасха скоро, — должно быть, столь резко сменить тему Леонида побудила подача вина и сырного набора. — Загляну к вам на Светлой Седмице?
— К нам с Варварой? — понимающе усмехнулся я. — Или к нам с Татьянкой?
— Всё тебе шутки шутить, — Леонид вернул мне усмешку. — А я теперь сиди, жди лета…
— Ну да, — я сочувственно вздохнул. — Самое поганое дело — ждать и догонять.
— Это ты, Алексей, хорошо сказал, правильно, — согласился царевич, мы ещё посидели, попили вина, снова немного побеседовали втроём с Варварой и на том закончили.
Проводив гостя, я подумал, что да, сказал-то я правильно, только хорошего в том ничего нет. Ладно Леонид, его мучения скоро уже закончатся, а вот нам с Крамницем только и остаётся, что ждать, потому что мы теперь всецело зависим от известий из Риги. Эльза Липпе так и стоит на своём, Ташлина Крамниц возьмёт, получив бумаги из Палаты государева надзора, а вот как баронессу раскалывать? Напрашивался допрос этой самой Эльзы под заклятием, но я видел тут больше сложностей, чем возможностей. Самая главная из тех сложностей, как мне представлялось, состояла в том, что кого-кого, а уж Эльзу-то Липпе баронесса просто обязана была заклясть на верность — слишком многое от этой её верности для Маргариты фон Альштетт зависело. То есть допрос под заклятием был бы в таком случае самым верным способом отправить Липпе на тот
