«Обошлось, неужели обошлось…»
На лестнице заорали – пронзительно и страшно:
- Как они здесь очутились? Их же должны были к цехам отвести! Вы обещали, что там их и закопают! – верещал пронзительный голос, похожий и одновременно непохожий на голос младшего Лаппо-Данилевского.
- Не верещить, паныч! Здесь закопать ничуть не хуже выйдет! – прогудел напряженный, как провод к свечам Яблочкина, голос Бабайко.
- Вы в уме? Они же сейчас все тут разнесут! – снова заверещали ему в ответ.
- Не разнесут… Тащить сюды тех двоих!
Множество ног затопотало по лестнице и вместе с ними вверх покатился знакомый чудовищный смрад.
Митя судорожно сглотнул подкатившую к горлу тошноту и почувствовал, как бледнеет – точно льдом провели по щекам. Пока еще его тошнит от… ЭТОГО, но если он не найдет способ выкрутится и на сей раз, тошнить перестанет, и тогда – все. Конец. Он взбрыкнул ногами, торопясь спрыгнуть на пол… Манжет его единственной оставшейся приличной рубашки зацепился за оконную решетку. Митя стиснул зубы, чтобы не взвыть в голос… отчаянным усилием воли подавил панику, подтянулся на одной руке… и принялся аккуратно отцеплять манжет от железной занозы:
«Я не позволю себе порвать рубашку. Я не позволю себе… панику».
Грохот шагов докатился до крохотного «пяточка» в деревянной башне.
- Открывайте быстрее! – взвизгнули пронзительно.
- Не орить, панычу… - гремя ключами, пробурчал Бабайко.
- Не смейте так со мной разговаривать, вы… - сорвался на верещание Алексей.
Манжет, наконец, отцепился, Митя повис, цепляясь за решетку и костеря на все лады вдруг озаботившегося уважением к своей особе Лаппо-Данилевского.
- Ежели дуже хочете, щоб вас признали – та пожалуйста, хто може запретить. - пробухтел Бабайко… звучно лязгнул ключ.
Гро-гах! Гро-гах! По дому-крепости словно прокатилась мелкая, испуганная дрожь – паро-боты приближались. За дверью гнусно выругались…
Митя наконец спрыгнул вниз. Метнулся к разорванным оковам у стены, подхватил стальной наручник, наматывая обрывок цепи на кулак.
- Где этот мерзавец? Куда он делся? Говори, говори! – вопил Алексей. И глухие звуки – будто кулаком в подушку: за дверью кого-то били. Легко догадаться – кого.
- Уймиться! Уймиться, кажу, вы ж его вбьете, а он нам потрибен! Ты! Тащи его наружу! – заорал Бабайко.
Смрад стал сильнее – будто вскрытый могильник разворошили палкой – снова раздался топот, и крик:
- Отпустите меня немедленно! Schweine! Schurken!
- Давай, давай, немчик! Там за тобой брательник приехал – перемолвься с ним словечком! А ну, не смыкайся! – проорал Бабайко. Снова донесся шум, грохот, что-то… или кто-то… покатился по ступеням – Ингвара волокли наружу.
- Ишь, немчура поганая! – совсем рядом прохрипел Бабайко. – Ничего… Мы к воротам, а ты ищи второго! Соседнюю камеру проверь!
- Та шо там проверять, Остапу Степановичу, заперто усе! – чуть не над самым ухом у Мити жалобно проныл Юхим, следом донесся смачный удар… и тяжелое тело врезалось в створку двери, за которой притаился Митя.
- Поговори мне еще! – рявкнул Бабайко и его шаги загрохотали вниз по лестнице.
- Чого сразу бить-от? – обиженно пробормотал Юхим… и ключ зашебуршал в замке.
От накатившего из-за плотно сбитых досок смрада темнело в глазах и невыносимого хотелось блевать. Ледяная дрожь прошила тело, пришлось перехватить правой рукой левую, с намотанной на нее цепью, чтоб звенья не щелкали друг об друга.
«Только бы не… только бы…»
Створка медленно, с тягостным скрипом отворилась. Блеклая тень упала на пропитанный старой кровью пол… и в камеру шагнул мертвец. Огромная широкоплечая туша в одной лишь перепрелой, почерневшей от земли рубахе. Мертвяк сделал шаг, другой… и начал медленно поворачиваться. Его глаза – один вытекший полностью, а другой ссохшийся, так что казался горошиной в пустой глазнице – уставились на прячущегося под прикрытием косяка Митю…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Що, нема? – сторож нетерпеливо сунул голову в комнату…
Как учили дядя и кузены! Митя резко, без замаха выбросил обмотанный железом кулак вперед…
Браслет кандалов врезался сторожу в лоб. Тот почти беззвучно вякнул, широко разевая рот… и начал валиться на пол.
Митя даже не ожидал, что успеет так много и сразу: ухватить падающего сторожа за шиворот, выдернуть у него из рук ключи, пнуть, направляя башку сторожа мертвяку в живот… и сигануть через порог, захлопывая за собой створку.
Он успел еще всем телом навалиться на дверь, когда с другой стороны в нее врезалась громадная туша, едва не отбросив Митю к противоположной стене. Ключ не вошел, а со скрежетом вбился в замочную скважину, и Митя быстро провернул его в замке.
Дверь снова прогнулась от чудовищного удара изнутри – но устояла. Не теряя времени, Митя ринулся вниз по лестнице, прочь из деревянной башни.
На верхнем житье крепости-терема стояла тишина настолько нерушимая, что Митя даже утратил часть своей настороженности. Зашагал через анфиладу бревенчатых комнат широко и быстро… и едва не врезался в застывшую у стены молодуху в простом крестьянском платье, прижимавшую к себе паренька в одной нестиранной рубашонке. Мите сперва показалось, что это снова мертвяки – так неподвижно они стояли, таким застывшим было лицо женщины. Лишь глаза блеснули живо, и уставились прямо на Митю… Решение пришло мгновенно. Он выпучил глаза, напрягся, деревенея мышцами лица… и не останавливаясь, промаршировал мимо женщины на негнущихся ногах, гулко бухая пятками в пол.
- О Господи, знов мертвяк! – едва слышно простонали ему вслед. – Не гляди, сыночка, не гляди!
Продолжая топать и бухать, Митя отходил все дальше… воровато оглянулся – и лаской шмыгнул на лестницу. Он знал, что радоваться рано, но счастливое облегчение все едино пело в его душе: обошлось, и дело об убийстве, считай, раскрыто, и делать ничего не пришлось. Отец ему поверил, Бабайко арестуют и особый, самый сладкий подарок – Алешка Лаппо-Данилевский тоже здесь! Когда во двор ворвутся паро-боты и конные стражники, Алешке не сбежать и не отвертеться! Настоящий charmant! Осталось только где-нибудь затаиться, пока паро-боты ворота ломать станут.
- А ну, стой! Не то конец твоему братцу, немчик! И сынка твоего тож порешим, благородие!
- Высокоблагородие! – сквозь зубы прошипел Митя, и кинулся к окну. Здешнее окошко было хоть и мало, но на высоте людского роста, не пришлось никуда карабкаться. Под ним открывался вид на подворье и деревенскую улицу за воротами. Митя сразу понял, почему в доме никого не осталось, кроме той бабы. Бабайковские домочадцы были все на дворе – пара мужиков настороженно топталась рядом с взобравшимся на крышу колодца хозяином, еще двое удерживали колодезный журавль. Тянущаяся от него цепь была наброшена на шею Ингвара. Ему развязали ноги, но оставили спутанные за спиной руки, и теперь он замер на стене бабайковского подворья, отчаянно стараясь сохранить равновесие и не рухнуть на торчащие прямо меж ног ржавые пики на ее гребне. По другую сторону стены, у самых ворот, опустив увенчанные ковшами ручищи, замерли два паро-бота. В седле одного из них Митя отчетливо различил Свенельд Карловича, вторым наверняка был герр Лемке. Способные в один миг сковырнуть ворота, паро-боты не двигались, застыв беспомощными железными куклами. И из-за кого? Из-за Ингвара!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
«Ну и повесили бы его, не велика потеря! – зло подумал Митя. - И отец, конечно, туда же: о немчике заботится, вместо того чтоб сына родного спасать!»
Солнце сверкнуло на стальных боках паро-коня, отец выехал едва не к самым воротам. За ним тронулись два обычных, не паровых коня. Приникший к окошку Митя узнал гнедого урядника – и тут же облегченно вздохнул: рядом ехал исправник Зиновий Федорович! Успел! Вернулся! Теперь если урядник и впрямь служит за деньги Бабайко, сделать он ничего не сможет. В присутствии начальства стражники его не послушают.
