этом преступлении!
– В каком? – я по-прежнему не в состоянии понять.
– Долго будем голову морочить? – следователь порылся в бумагах на столе. – Вот же чёрным по белому у тебя написано, что нелегально прибыл в Париж. Встретился с эмиссаром белоэмигрантского центра, с князем… как его… и через несколько дней вернулся в Москву. А дело представил так, будто всё время провел, лёжа кверху пузом на песочке где-то под Саратовом, на Волге.
– Простите, я что-то не совсем… Мне кажется, что вы здесь путаете. Я ничего не представлял, да и не мог я сам собой прибыть в Москву. А всё потому, что был же анонимный донос в советское посольство, ну а потом его, то есть меня похитили и вывезли в Россию.
– Нет, это ты всё стараешься запутать. Взяли тебя два дня назад прямо на репетиции в театре, вот потому ты здесь. Я же спрашиваю, чем ты в Париже этим летом занимался, – следователь уже терял терпение. – Тебе же русским языком говорят, что доноса никакого не было!
– Как не было?.. Да что вы говорите? Неужели… Вот ведь спасибо, вот порадовали, – я был готов его расцеловать. И в самом деле, как же тут не радоваться? Я рад был и за князя, рад за княгиню, за Марину. А что ещё в этих обстоятельствах могло быть как бальзам на мою израненную душу? Я стал лупить себя по ляжкам, приговаривая: – Не было доноса, не было! Не было доноса ни-ког-да!
Дознаватель выпучил на меня глаза.
– Вы что, подследственный? Что это с вами? Такие штучки здесь не пройдут. Давайте, зубы мне не заговаривайте! И ненормальным не прикидывайтесь. Вот так! Короче, признавайтесь, кто вам помог, кто сделал загранпаспорт? Или вы его украли?
– Да ничего такого не было.
– Признайтесь, или будет хуже!
– Но я это придумал! – кричу.
– Ах, как это у вас интересно получается. Придумываете именно то, что затем на самом деле происходит, – следователь ткнул пальцем в какой-то документ, и стал потрясать в воздухе рукописью моего романа.
Страницы разлетались по полу, а мне всё не удавалось вспомнить, успел ли я их пронумеровать. Вот так приговорённый склоняет голову под топором и думает только о том, как бы камзол ненароком не попортили. Так то камзол, а здесь полтысячи страниц, написанных к тому же скверным почерком. Да чтобы всё опять собрать… Эй, а нельзя ли как-нибудь поаккуратнее?!
Все эти мысли мучают меня, грохочут барабанным боем в голове. А следователю отвечаю:
– Ну не было этого!
– Врёшь!
– Как мне вам доказать?
– Признайтесь, и сразу полегчает.
– Послушайте! Но что же сделать, чтобы мне поверили?
– Не делайте из меня дурака! Да может ли человек так правдиво, до мельчайших деталей описать то, чего сроду не видал и чего с ним не было?
– А если всё приснилось?
– Перестаньте лгать!
Я снова задумался. А всё-таки видал или не видал? Парк де Монсо. Князь с револьвером… Сомнительно, чтобы он поверил, будто это мне приснилось. Так как же объяснить?
– Может быть, и видел, – промямлил я.
– Ну вот! Наконец-то, сдвинулось!
Следователь строчит уже что-то на машинке, а я прикидываю и так, и сяк. Надо было срочно что-нибудь придумать. Только чтобы он ко мне не приставал.
– Да. Вроде бы видел. Вот как примерно вас сейчас. Только не припомню где.
– Вот вы опять меняете показания. То будто сочинили, то приснилось, то видели, но неизвестно где. Долго собираетесь испытывать моё терпение?
– Да… то есть, нет… – я совсем запутался.
– Ну, знаете ли!
– Что? – спросил, холодея при мысли о последствиях.
– А вот что. Либо вы рассказываете всю правду, как на духу. Либо продолжаете мне голову морочить, и тогда я вам не позавидую, – следователь сжал кулаки и смотрит на меня, как на колорадского жука, сидящего на картофельной ботве. Ещё чуть-чуть, ещё немного, и прихлопнет.
– Вы всё равно мне не поверите, – захныкал я и тут же рассказал про свою встречу с мнимым князем там, на перекрёстке, у Патриаршего пруда. И как я чуть было не угодил под тот трамвай. И как потом в романе всё переиначил, переместив события в Париж, в окрестности парка де Монсо и улицы Дарю.
Следователь, внимательно выслушав меня, задумался. Кажется, поверил.
– И кто они, этот в картузе и другой, в шинели?
– Да откуда же мне знать? Чего пристали?
– Эй! Эй! Не забывайте, где находитесь!
– Я постараюсь, – отвечаю шёпотом просто потому, что сил больше никаких нет.
Судя по всему, и следователь порядком от меня устал. Вот нажал кнопку под столом. Вошёл конвой.
– Арестованного в камеру! – произнёс, не глядя.
На душе у меня стало чуть светлее, и я отправился в долгий путь по коридорам тюрьмы. Как я уже сказал, в камере мне ждал Моня Шустер…
Как оказалось, Франц Отто – это был его рабочий псевдоним. Нечто, создающее у клиента впечатление солидности, внушающее уважение. Сразу подумает: раз немец, значит можно доверить и жизнь, и кошелёк. Это не то, что всякие там Егоры да Иваны. Так объяснял мне Моня в камере внутренней тюрьмы, что на Лубянке. И был он безусловно прав – когда сидишь на нарах, тут не до церемоний. Франц Отто – это ж надо выдумать! Я в свою очередь пересказал всё, что было на допросе. И даже то, как описал в романе события тридцать первого года, поездку в Париж и возвращение в Москву. Я говорил, а Моня глубокомысленно кивал. И вдруг он заявляет:
– Так ведь сейчас тот самый тридцать первый год.
– Как?! – только и смог произнести.
– Чему ты удивляешься?
– Но вот тогда, там, на Садовом кольце, где ты ко мне пристал…
– Во-первых, я не приставал. А во-вторых, какие у тебя претензии? Разве я договор нарушил?
– Речь не о договоре. Речь о времени.
– И что?
– Да вот именно то, что тогда был девяносто первый год.
– Ты спятил, что ли?
Кто спятил всё-таки – он или же я? Сначала в будущее волокут вопреки желанию, теперь вернули назад. Только успеешь осмотреться, прикинуть, что к чему, только собираешься должным образом судьбой распорядиться, как на тебе! Да можно ли так над человеком издеваться?
Об этом я размышлял, разглядывая миску с чечевичной похлёбкой. Есть почему-то не хотелось, а Моня, чавкая, нахваливал эту бурду. Вот странное дело, один всем будто бы доволен – это, если не врёт, – другому даже в горло не полезет. В чём причина? И почему я всякий раз оказываюсь в положении то бродяги, то изгоя, то подозреваемого
