довольно сильно. Так и до сотрясения мозга можно дохлопаться! Или последние мозги выбьешь! Лучше хлопать себя по другому месту, по тому самому, где уже хлопал отцовский ремень. Это было гениально просто! Узнать, когда Миша отдает взносы — и всё! Он же и комсомолец и в профсоюзе состоит. Взносы отдают, когда появляются денежки.
Довольный своим аналитическим умом, Пилипенко отправился к Зине Овчинниковой, старосте группы, в которой учился Миша. Чтобы задобрить Зину, разорился на мороженое.
Зиночка — крепко сбитая девушка с круглым лицом, усыпанным веснушками. Веснушки даже на маленьком носике. Такая симпатичная девчонка, которая производит впечатление очень безобидной.
Ей бы юбочку-развеваечку и получилась бы девочка-припевочка, что прыгает по лужку «ля-ля-ля» и сачком ловит бабочек-стрекоз. И даже солнышко, глядя свысока, улыбается ей. Мороженое обрадовала ее, и она присела в книксене «мерси боку», как и положено воспитанной девушке, которая, тем более, обучается на филологическом отделении.
— Я по линии комитета комсомола, — важно проговорил Пилипенко, надувая щеки. — Ты же знаешь, что одной из важных задач комитета комсомола является контроль за выплатой взносов. Узнаю вот хожу, как платят взносы, нет ли злостных задолжников.
— Как надо, так и платят! — отмахнулась Зиночка, шебарша упаковкой мороженого.
— Все вовремя?
— А как же? Еще никогда не задерживали. Я всегда вовремя сдаю ведомость. Можешь проверить.
— Да! Ты же со стипендии со всех высчитываешь? На всю группу же получаешь стипендию?
— Да!
— А вот Миша… Он же не получает стипендии. Как он рассчитывается со взносами?
— Да чего там отдавать-то? Десять копеек со стипендии. Разве это деньги? Мелочовка! Миша, поскольку ему не платит стипендии, то две копейки. Как школьники.
Удар ниже пояса! У Пилипенко даже подогнулись колени. Это что же за взносы по две копейки?
— Разве есть такие взносы?
— Я же сказала, что со школьников берут по две копейки, с тех, кто не получает стипендии и не имеет никаких доходов. Ну, в смысле нигде не работает. Чего же с них брать? Ты не знал об этом?
Пилипенко пробормотал, что знал. А ведь он в школе тоже по две копейки платил. Подходить к человеку и требовать с него две копейки выглядело бы по-гоголевски комично. Дешевле самому вложить эти две копейки. А накопится, тогда и спросить.
Пилипенко вздохнул и в полном расстройстве побрел к себе. План его провалился. Накрылась его десятка. Нет! Нет! Этого он не мог допустить! Еще никогда он не отдавал своего. Что же делать? А надо публично опозорить Мишу. При всех! Тогда до него дойдет, что с ним, Пилипенко, его фокусы не пройдут. Отдаст как миленький.
Момент наступил через пару дней.
Лекция по истории партии. На истории партии сразу ходил весь курс: и историки, и филологи. Поэтому лекции проходили в большой аудитории. Свободных мест не оставалось. Пилипенко дождался перемены. Еще никто не успел выйти. Тихо переговаривались, потягивались, поднимались, разминали спины и ноги. Историю партии читал декан гуманитарного факультета Иван Афанасьевич. Он сидел за столом и перебирал бумаги. Одни оставлял на столе, другие убирал в портфель.
Кто-то сидел, кто-то лишь поднялся. Все были в сборе, еще никто не покинул аудиторию. Миша поднял голову и осматривался. Наверно, решал, продолжать ли ему дремать или размять затекшие члены. Пилипенко понял, что момент наступил. Он уже заранее торжествовал, представлял себя триумфатором, а Мишу униженным и оскорблённым. Он опустит этого восточного принца, опозорит и высмеет его, сделает посмешищем. Хлестанет по физиономии так, чтобы он запомнил на всю жизнь. Конечно, фигурально. Хотя можно было и в натуре врезать, но это грозило последствиями. Заготовленная филиппика рвалась наружу, как птица из тесной клетки. Кровь бурлила, а сердце учащенно стучало. Даже коленки подрагивали, что означало сильную степень волнения. Решительно шагнул в Мишину сторону и остановился над ним, еще не решившим дремать ли ему или немного пободрствовать.
Пилипенко посмотрел на Мишу сверху вниз, как горный орел на презренного барана, которому недоступны бури жизни. Но Миша не видел этого презрительного взгляда. Хотя, видно, почувствовал, что кто-то находится рядом, и поднял свои большие темные глаза с большими черными ресницами, над которыми дугами нависали смоляные брови. Пилипенко боковым зрением отметил присутствие всех в аудитории и громким четким голосом произнес, чтобы слышали все, даже те, кто сейчас переговаривался:
— Миша!
Миша еще выше задрал голову, так, что затылок его откинулся назад на воротник рубашки.
— Разве тебе не известно, что порядочный человек всегда вовремя отдает долги? Иначе нет никаких оснований считать его порядочным человеком, достойным уважения.
Все смотрели на них. Даже Иван Афанасьевич перестал шуршать бумажками и поднял голову. Миша даже не повел ухом. Ни один мускул не дрогнул на его лице. По всему было видно, что он считал себя очень порядочным человеком, достойным не просто уважения, но поклонения. Пилипенко собирался продолжить филиппику, но тут раздался спокойный Мишин голос:
— Конечно, знаю. А ты не помнишь, сколько ты мне должен? А то я что-то запамятовал.
Бормотания Пилипенко, что не он должен, а ему должны, уже никто не слышал. Да и кому они были интересны. Сочувствие было на Мишиной стороне. К тому же он так по-доброму улыбался.
Кто-то смеялся, кто-то громко говорил, кто-то шел на выход. Эпизод был исперчен. Иван Афанасьевич снова погрузился в бумаги. Одни он просматривал, читал, другие, не глядя, откладывал в сторону. Он любил историю партии и всегда старался найти какой-то интригующий момент, хорошо бы детективного порядка, чтобы история партии выглядела не менее захватывающей, чем детективы Агаты Кристи. Такие моменты всегда привлекают внимание студентов, и они понимают, что история партии — это не скучный пересказ партийных документов.
Иван Афанасьевич бросил взгляд на Мишу. «Что-то в них особенное в восточных людях. Вот симпатичный, неглупый парень. И что-то в нем есть такое, а что не пойму. Вот и со Сталиным также. Уже давным-давно его нет. А загадки его никто не может разгадать». Иван Афанасьевич любил проводить параллели с историей. Особенно с историей партии.
22
«ДА БЫЛИ ЛЮДИ!»
Колоритных фигур было немного. Но они всегда были. На каждом факультете, на каждом курсе. Их окружали мифы, о них складывались легенды, которые передавались от поколения к поколению, обрастая всё новыми подробностями, порой былинными. Даже, когда эти личности уходили и исчезали в туманном далеко, о них еще долго говорили и вспоминали. Младшие поколения узнавали о них от старших. История их жизни и пребывания в университете обрастала фантастическими деталями и уже невозможно
