Была, правда, одна закавыка. Трудяга Шампольон потратил на расшифровку иероглифов почти четверть века, причем кое-то из его коллег за это время успел потерпеть неудачу и бросить работу. И целых 10 француз потратил на то, чтобы определить соответствие иероглифов современному коптскому языку. И это при том, что на Розеттском камне символов было всего ничего – 14 неполных строк. Даже с учетом проделанной египтянином работы – возня предстояла на многие годы, если не десятилетия. И это при том, что не имелось ни малейшей гарантии, что мы вообще справимся с этим делом: чтобы браться за него, надо, как минимум выучить коптский язык, причем выучить его хорошо. Так что, без помощи со стороны нам в любом случае, не обойтись.
И тут у нас было, пожалуй, три варианта. Два из них – уже обдуманные, проверенные: спец по древним языкам из Московской духовной Академии и лингвист, найденный в нашем времени через Интернет. В обоих случаях исполнители будут находиться очень далеко от места событий, а во втором – так и вовсе в другом веке. В пользу обращения к нашему современнику была еще и возможность использовать специальные криптографические программы. К тому же, в XXI веке насмотрелись на чудаков, готовых выбрасывать немалые деньги за расшифровку очередного «чего угодно» – от послания пришельцев до языка атлантов.
Увы – все наши расчеты покоились на зыбком песке. Если о содержимом манускрипта мы могли хотя бы догадываться, то о том, какого рода информация содержится на пластинах, мы не имели ни малейшего представления. А вдруг там нечто такое, что не потеряет актуальности и в XXI веке, и мы на самом деле откроем ларец Пандоры? Или создадим себе ненужных конкурентов? В этом отношении переводчик из московского духовного заведения был предпочтительней – возможностей у него куда меньше, да и вообще…
Третий же вариант – он же самый простой – это, как вы, конечно, догадались, герр Боргхардт. Помимо вопиющих недостатков – а вдруг колбасник все же решит сыграть в собственную игру? – имелись и преимущества. Мы не так уж много общались со старым немцем, но успели понять главное: герр Боргхардт был фанатиком академической науки, сторонником чистой теории, не загрязненной вторжением грубого материализма. Он и собранием хедива занимался на свой, сугубо германский манер: тщательно классифицировал коллекцию, составлял подробнейшие каталоги и описания, и вообще – предпочитал работать не с реальными предметами, а с каталожными позициями и столбцами классификаторов.
Он и загадкой «металлической» картотеки занялся из тех же самых соображений – во-первых, его натуре претило то, что на полке стоит экспонат, которому до сих пор не нашлось места на строчке какого-нибудь каталога; а во-вторых – потому что проблема, в итоге, сводилась к чистой лингвистике, а тут ему равных не было. Владельца собрания, Тауфик-пашу, подобная заумь не интересовали совершенно, тот держал герра Боргхардта скорее, из соображений престижа, да в пику англичанам из Египетской службы древностей.
Надо заметить, что подобная приверженность чистой науке в определенном смысле была даже помехой – до личного знакомства с Боргхардтом отец, в числе других, продумывал и такой вариант – неведомый «ковчег» в обмен на тайну гробницы Тутанхамона. Отправляясь на Ближний Восток я, на всякий случай, закачал в ноут подобную информацию по данному вопросу, включая подробнейшие указания по поискам гробницы.
Однако, узнав старика-хранителя поближе, мы перевели этот вариант в разряд запасных. Нет, герр Боргхардт, конечно, пожелает сделать подобную эпохальную находку – а кто бы на его месте не пожелал? Но из лавров Шлимана и Шампольона он, будь его воля, несомненно, выбрал бы второе. Иначе говоря – славе открывателя очередного «клада Приама»[99] он предпочтет репутацию человека, расшифровавшего новый Розеттский камень. Причем, о славе или репутации в данном случае стоит говорить лишь иносказательно; герр Боргхардт из тех фанатиков науки, которые не нуждаются в общественном признании. Им хорошо наедине с проблемой, они получают чистое, ничем не запятнанное удовольствие от процесса поиска решения и не станут беспокоиться о столь презренных вещах, как научный приоритет.
Это полезнейшее свойство характера контрагента грех было не использовать. Сомнения, конечно, оставались; и главнейшим из них было то, что Боргхардт, возьмись он нам помогать, неизбежно оказывался вне поля нашего зрения – не оставаться же нам из-за него в Александрии! Так что, здраво взвесив все обстоятельства, мы решили не класть все яйца в одну корзину, а отдать копии загадочных текстов разным переводчикам – и в XIX и в в XXI веках. Сами пластины, скорее всего, останутся у Боргхардта, в Александрии. А мы будем сможем координировать их усилия, налаживая (через нас, конечно) обмен идеями и результатами перевода.
Итак, решение мы приняли; оставалось воплотить его в жизнь. На все про все у нас оставалось три дня – до отхода греческого парохода. К тому же мы ни на минуту не могли забыть о том, какой клубок нерешённых – и, возможно, неразрешимых! – проблем ожидает нас в Москве. В первую очередь прочесть текст египетского манускрипта: благо, тут особых проблем не предвиделось. Ведь информация, которая (как мы надеялись) содержалась в нем, могла крепко помочь…
И вообще – интересно, как там поживает Варя Русакова? Оказывается, я успел изрядно соскучиться по этой барышне; вот уж никогда не подумал бы… Как вернемся – надо будет попенять Николке, который ограничился в письме двумя строками на эту, весьма трепетную для меня тему. Мог бы, кажется, проявить по отношению к другу больше чуткости…
* * *
Из путевых записок О. И. Семёнова.
Мы покидаем Александрию. Прощально загудев, старенький пароход пароход под греческим флагом миновал волнолом, защищающий внутреннюю гавань от буйства средиземноморских стихий; прошел мимо неуклюжей башни маяка, возвышающейся на западной оконечности острова Фароса, оставил за кормой батареи, прикрывающие вход в гавань. Мы с Ванькой стояли на юте и не отрывали глаз от африканского берега; за нагромождением крыш, левее глыбы дворца Мехмеда-Али, поднималась в небо жидкая струйка черного дыма – из Каира прибывал вечерний поезд. Я усмехнулся, вспомнив обстоятельный рассказ Вентцеля о египетских железных дорогах; ветка между Каиром и Александрией, чуть ли не единственная линия во всем Египте, могла похвастать своеобразным рекордом. Во время англо-египетской войны 1882-го года на этой линии действовал чуть ли не первый в мире «блиндированный состав» – импровизированный бронепоезд, прикрытый от огня стрелкового оружия шпалами и мешками с песком. Создателями этого чуда военной мысли были, конечно, англичане – а точнее, начальник морской бригады полковник Фишер. Этот прародитель стальных черепах, которым предстояло через каких-то 30 лет сотрясать орудийным громом просторы Сибири, Новороссии и Украины, вмещал 200 солдат и был неплохо вооружен. В блиндированных вагонах стояли легкие морские пушки на тумбовых установках и несколько механических пулеметов. Вентцель не знал, правда, поучаствовал ли этот «панцер-цуг» в реальном бою, но факт оставался фактом – данный вид военной техники появился на свет именно здесь, в Египте.
На мысль о бронепоезде меня натолкнул не столько султан дыма от каирского экспресса, сколько сизо-белая калоша английского броненосца «Энсон», мимо которого как раз проходил наш пароход. Посудина Её Величества выглядела со стороны безжизненной грудой металла; лишь легкий дымок курился над одной из труб, напоминая о том, что под панцирем броневой стали скрываются человеческие существа.
Мы не раз видели английские военные корабли – и во время плавания в Средиземном море, и по дороге в Суэц, и во всех сколько-нибудь крупных портах, где нам довелось побывать за эти два месяца. В порту Басры после прорыва нас встречали английские морские пехотинцы с канонерской лодки; сама она стояла на рейде, настороженно ощупывая мятежный город прицелами орудий. Да, в этом мире боевые корабли – это весомое и зримое воплощением державной мощи; и мощь эта, несомненно, находится в руках англичан. Я вспомнил письмо Николки – неудивительно, что вернувшийся из XXI века лейтенант зхвачен идеей модернизации и переустройства российского флота… еще одна жертва идеи попаданчества! Кстати, и эту проблему предстоит решать нам.
В общем, можно с чистой совестью признать – путешествие оказалось успешным. Текст манускрипта плыл с нами в Россию; мало того, вместе с ним мы везли толстенный бювар с пачкой листов, а на них – тщательно перерисованные значки с таинственных пластин. Даже поверхностного знакомства с этими артефактами хватило мне, чтобы осознать, что сделаны они не человеческими руками; во всяком случае – не относились ни к одной из известных мне на данный момент культур. Начать с того, что ни Боргхардту, ни мне не удалось понять, как, собственно, нанесены значки на металл; ясно было только, что они не отчеканены, не выгравированы, не выдавлены, не нарисованы краской. Казалось, металл просто менял цвет там, где на него был нанесен очередной значок – примерно так, как меняет цвет экран, выполненный по технологии «электронной бумаги». Ничего подобного никто из нас не видел, и это делало загадку еще более интригующей.
