— Послал бог начальничка, — со вздохом говорил Брянов.
Целыми днями валялись по шалашам, проводя время в пустопорожних разговорах. После ухода болгар Отвиновский стал чаще навещать Олексина и Совримовича, но в беседы вступал редко, предпочитая слушать или отделываться короткими замечаниями. Его тяготило не просто безделье, и поручик спросил напрямик:
— Жалеете, что не ушли с болгарами?
— Жалею, что приехал в Сербию. А впрочем, неверно, я ни о чем не жалею, Олексин.
— Вот это вас и мучает.
Отвиновский промолчал, привычно усмехнувшись. Потом спросил вдруг:
— Вы женаты, Олексин?
— Нет. Почему вы спросили об этом?
— Потому что тоже не женат. А это глупо.
— Что же глупого?
— Глупо, когда человеку некуда спешить.
— По-вашему, спешат только к женщине? — спросил Совримович.
— Только к женщине, — убежденно сказал Отвиновский. — Все остальное — выдумки, в которые мы почему-то так часто верим. А женщина — реальность, господа. Единственная реальность, к которой стоит торопиться.
— У вас есть семья, родные? — спросил, помолчав, Совримович.
— Таким тоном обычно разговаривают с больным, — опять усмехнулся Отвиновский. — Утолю ваше любопытство одним словом: были. А это означает, что мне не только некуда торопиться, но и некуда возвращаться. В этом смысле я идеальный солдат: мне нечего терять.
— И когда закончится эта война, вы поедете на другую? — спросил Олексин. — Право, жаль, что вы не ушли с болгарами.
— Знаете, Отвиновский, я увезу вас с собой, — решительно сказал Совримович. — Да, да, не спорьте: нехорошо, когда человеку некуда возвращаться. У меня есть небольшое имение на Волыни, матушка и прелестная кузина. Я выйду в отставку, и мы прекрасно заживем вчетвером. А Олексин будет наезжать в гости.
— Благодарю, друг. Я запомню ваши слова, и — кто знает! — может быть, и постучусь однажды в сумерки. Когда-нибудь. Когда пойму.
— Что поймете? — спросил поручик, зевнув.
— Когда пойму, для чего меня убивали и для чего я убивал сам. Рано или поздно человек должен дать себе полный отчет. Особенно если он занимается этим ремеслом с четырнадцати лет. — Отвиновский натянуто улыбнулся. — Мы хорошо шутим, господа, не правда ли? А все от безделья.
Он сухо поклонился и вышел поспешнее, чем требовалось. Совримович вздохнул:
— Знаете, Олексин, мне жаль нашего поляка. По-моему, он очень несчастлив.
— Он был бы куда приятнее, если бы меньше бравировал своей несчастливостью, — непримиримо проворчал поручик. — Что-то в нем есть неистребимо шляхетское: что бы он ни говорил, я все время слышу звон шпор и бряцание сабли.
Утром их разбудил адъютант Яковлича, красивый улыбчивый мальчик. Он редко покидал своего командира, никогда не появлялся на позициях, и офицеры переглянулись.
— Господин майор просит пожаловать к себе господ русских офицеров.
Майор Яковлич вопреки обыкновению принимал не в тесном прокуренном шалаше, а на поляне. И это обстоятельство, и неуклюжая старательность в одежде майора, и нелепая сабля, за которую он то и дело цеплялся, — все удивляло и настораживало. Но самым удивительным был неожиданный приезд штабс-капитана Истомина.
— Важные новости, господа, весьма важные.
— Господа русские офицеры, — тусклым голосом начал Яковлич, когда все выстроились на краю поляны. — Сербский народ переживает великое историческое событие. В кровавой борьбе с турками наступил новый этап. А так как народ в Сербии составляет войско, которым вы командуете, то мы просим вас присоединиться ко всенародному желанию и разъяснить его значение подчиненным.
— Позвольте, какое желание? — громко спросил Тюрберт. — Нельзя ли попроще, господин майор?
Яковлич сонно глянул на щеголеватого артиллериста, вяло пожевал толстыми губами.
— Сербский народ выразил единодушное желание провозгласить князя Милана королем Сербии. Этим актом мы решительно сбрасываем турецкое иго и объявляем войну султану как самостоятельное суверенное государство. С момента возложения короны на голову короля Милана мы уже не повстанцы, а самостоятельное европейское государство, находящееся в состоянии войны с Османской империей.
— Вот и конец перемирию, — шепнул Брянов Олексину. — Ай да Хорватович!
— По-вашему, он лично уговорил Милана короноваться?
— Нет, конечно, это устроила военная партия, Хорватович только подтолкнул нерешительных. Но каков камуфлет, а? Мы больше не повстанцы… Раз они не повстанцы, то и мы не волонтеры, а наемники сербской короны. Вам хочется быть наемником, Олексин?
— Господа, что за разговоры? — призвал к порядку Истомин.
— Разделяют ли русские офицеры единодушное желание сербского народа провозгласить князя Милана королем Сербии? — громко спросил Яковлич.
— А нам-то что за дело? — вдруг резко крикнул Брянов. — Мы ехали помогать сербскому народу в войне с турками, а не сажать на престол королей!
— Господа, господа, нельзя же так! — всполошился майор.
— Капитан Брянов шутит, господин майор, — натянуто улыбаясь, пояснил Истомин. — Он шутил в России с либералами, шутил в Бухаресте с болгарской эмиграцией и пытается шутить сейчас. А шутить как раз и не следует, потому что русское командование, которое я здесь имею честь представлять, поддерживает единодушное желание сербского народа и надеется, что все русские офицеры разделяют эту точку зрения.
— Что до меня, то мне как-то все равно, — ворчливо заметил Тюрберт. — Королем так королем. Лучше скажите, когда начнем стрелять?
— Перестаньте, Тюрберт, это все достаточно серьезно, — поморщился Истомин. — Вам надлежит разъяснить своим подчиненным значение этого важнейшего политического акта и добиться их поддержки.
— Ура, господа, — насмешливо улыбнулся Совримович.
— Ура! — неожиданно звонко заорал адъютант Яковлича. — Живио краль Милан! Живела кралица Наталья!
Возвращались в подавленном настроении: даже ярых монархистов смутила поспешность и несвоевременность этого акта. Только Тюрберт радовался:
— А что, господа, теперь, пожалуй, постреляем?
Рота приняла известие с завидным равнодушием: как сербам, так и волонтерам было безразлично, останется Милан князем или превратится в короля. Лео проворчал неодобрительно:
— Аристократы взяли верх.
Несмотря на то что приказ был исполнен, смутное раздражение не покидало Олексина. Он пытался разобраться, откуда оно, это раздражение, пытался внушить себе, что ему нет ровно никакого дела до внутренней политики сербских заправил, а тем паче до князя Милана, но чем больше он думал об этом, тем все яснее чувствовал, что раздражение это есть просто обида. Его личная обида за себя и за всех волонтеров, искренний порыв которых был использован в интересах узкой группки людей, ловко воспользовавшихся моментом для своих далеко не бескорыстных целей. А поняв это, уже не мог усидеть на месте; разыскал Совримовича, и они вдвоем отправились к Брянову.
У Брянова сидел Карагеоргиев. Увидев офицеров, он неприятно улыбнулся, не сделав никакой попытки привстать. Капитану их визит тоже не доставил радости, но Олексин не обратил на это внимания, и Совримович напрасно делал ему знаки.
— Присаживайтесь, — суховато сказал Брянов. — Ужинали?
— Да, да, не беспокойтесь, — поспешно забормотал Совримович. — Мы, собственно, чисто случайно. На минуту. Не знали, что вы заняты.
— Вы знакомы с господином Карагеоргиевым, и, полагаю, этого достаточно.
— Господин Карагеоргиев не любит русских, — сказал Гавриил, садясь напротив болгарина. — Но, кажется, не всех?
Карагеоргиев еще раз улыбнулся и промолчал. Брянов постоял, поочередно посмотрев на каждого гостя, пошел в угол.
— Ну, вина мы все же выпьем. — Он достал бутыль. — Не давиться же нам взаимными колкостями, правда?
Он принес кружки, разлил вино. Карагеоргиев по-прежнему помалкивал, натянуто улыбаясь.
— Почему вы не ушли с Меченым? — спросил Олексин, мало заботясь о тоне.
— Я не разбойник, господин ротный командир.
— Оставим формальности для строя. Вы не находите, что ваше объяснение носит отчетливый турецкий акцент?
— Простите, не понял.
— Обычно болгарских повстанцев называют разбойниками либо турки, либо их прислужники.
— И в данном случае они правы.
— Вы оскорбляете моего друга, — нахмурился поручик. — Не забывайтесь, Карагеоргиев.
— Господа, господа! — засуетился Совримович.
Брянов слушал молча, изредка поглядывая на Олексина.
— Вам известна программа Стойчо Меченого? — спросил Карагеоргиев, помолчав.
— Нет. — Гавриил интуитивно почувствовал подвох в этом вопросе. — Просто мы не говорили об этом.
— Она осталась бы неизвестной, даже если бы вы и говорили, — спокойно сказал болгарин. — Дело в том, что ее попросту пет; Меченый мстит, и только.
— Месть — святое дело, — осторожно вставил Совримович.
