— Я хотел бы знать, госпожа, — с еще большей иронией вставил он, — что именно так долго и напрасно искала ты в книгах и что так сразу обрела в стихах царевича Артаваза?
— Жизненную силу и мужество, не сломленные никакими невзгодами. — Гипсикратия ласково улыбнулась Артавазу. — В твоих стихах великая душа царя Митридата.
— Мне тоже так показалось, — серьезно проговорил Филипп. Он встал из-за стола и, извинившись, направился в опочивальню.
Митридат, угрюмый и постаревший, как в дни болезни, лежал на шкуре гирканского тигра: мертвая, оскаленная пасть свирепого зверя, набитая бараньей шерстью, служила ему изголовьем.
— Ты? — Он лениво шевельнулся. — Что они там делают?
— Царевич читает свои стихи…
— Чудесное начало. — Сухой острый локоть придавил голову зверя, и оскаленная мертвая пасть будто ожила и еще больше ощерилась. — Стишки, нежные взгляды, вздохи… Юная чета влюбленных! Муж вздорный, старый, ревнивый… Совсем как в любой комедии. Напрасно ты ушел — подыгрывал бы им на кифаре!
IX
Пришел вечер. Филипп рассматривал лунный узор на полу. Щебет ласточек затих, в ущельях тявкали шакалы. Из горного озерка доносилось звучное кваканье лягушек.
Гипсикратия, сказавшись больной, не вышла к вечерней трапезе. Мужчины поужинали втроем, угрюмо и оценивающе разглядывая друг друга. Филипп еще раз подивился сходству внука и деда. Даже в тембре голоса было нечто общее. После ужина Гипсикратия позвала Филиппа к себе.
— Сегодня встань на страже около моих дверей, мне страшно… Убереги меня, мой золотой.
В лунном свете резкие черты Артаваза приобрели утонченную нежность и мечтательность. Он шел по залу как во сне и подойдя к опочивальне Гипсикратии, остановился.
— Пусти!
— Царица почивает! — Филипп наклонил копье.
— Я уезжаю на рассвете, я должен ее видеть!
— Ты обезумел!
— Пусти!
— Я сказал тебе все, — твердо повторил Филипп. — Она не хочет тебя видеть.
Артаваз ушел. Филипп приоткрыл дверь в опочивальню. Гипсикратия лежала, зарывшись лицом в подушки, и тихонько всхлипывала. «Дева-Беллона… плачет… — На минуту у него больно сжалось сердце. — Она меня никогда не любила…» Он подошел к ее ложу. Хотелось сказать что-то грубое, злое во вместо этого он наклонился к ней, беспомощной, жалкой, и тоскливо прошептал:
— Золотая моя, что мне сделать, чтобы ты не горевала?
Гипсикратия перестала всхлипывать и прижалась мокрой щекой к его ладони.
— Я не могу… Позови его…
Филипп вскочил, вырывая ладонь.
— Кого-я должен позвать?
— Царя, — всхлипнула она снова.
Митридат не ложился. В просторных ночных одеждах он сидел и теребил бахрому покрывала.
— Царица… — Филипп нерешительно остановился на пороге опочивальни.
— Не сплетничай, — оборвал его Митридат, — они оба молоды и прекрасны.
— Солнце, она плачет!
— Не поладила с моим внуком, но при чем тут я?
Она плачет и зовет тебя, государь.
— Не лги!
— Послала меня за тобой, Солнце!
— Врешь! Врешь!
Широкие одежды Митридата вихрем прошумели мимо.
Поздно ночью, стоя на часах, Филипп долго слушал тихий, счастливый смех Гипсикратии и снисходительный шепот, Митридата.
X
После бегства сына Тигран окончательно приблизил к себе Тиридата. Тот осторожно, исподволь стал намекать Великому царю Армении, что корень зла и причина всех бед — старый царь Понта: это он подстрекнул Артаваза, и, пока неуемный кочевник жив, нельзя спокойно спать ни в старой Артаксате, ни в великолепном Тигранокерте. Второй корень зла — царица Кассандра. Если Великий царь подумает…
Великий, царь думал, рассчитывал и однажды растерянно признался:
— Я не знаю, чего они медлят! — шмыгнул он толстым, изрытым оспой носом. — Ждут, чтобы я ради них сам бросился на бешеного барса. Но я бессилен. С востока Парфия, с севера горные разбойники. Горе с этим диким зверьем! — О «втором корне зла» Тигран предпочел умолчать — пусть думают об этом придворные!
Вскоре супруга Великого царя Армении скончалась. Поползли недобрые слухи… Молва утверждала, что царицу Кассандру отравили по приказанию самого Тиграна, а возможно, и он сам подлил в ее чащу яд.
Митридат без особого удивления и скорби узнал о смерти дочери.
— Я ждал, — уронил он, — я всего ждал от Тиграна.
Он приказал Филиппу перенести ложе в свою опочивальню — отныне он наравне со своим телохранителем будет нести стражу.
Дороги подсыхали. Армяне удвоили бдительность. Гипсикратия хотела спуститься в лощину за свежей травой для козочки, но часовые не пустили ее. Начальник стражи учтиво, но твердо пояснил: он получил именной приказ Великого царя Тиграна никого не впускать и не выпускать из горной крепости. Заботясь о безопасности своего тестя, Тигран велел увеличить численность его телохранителей…
Засыпая, Филипп тревожно думал: спадет паводок на Евфрате, и Рим двинет свои, легионы. Царь Понтийский, Махар романолюбивый, обеспечит армию Помпея провиантом и спокойствием в тылу. Митридата поведут за колесницей триумфатора — и все сгинет, как сон…
Он вскочил среди ночи. В ногах его сидела Гипсикратия.
— Что-нибудь случилось?
В темноте ее глаза горели, как подожженные.
— Ты отправишься в Парфию. Медлить нельзя. Отдашь Артавазу мое письмо. Я хочу, чтоб ты знал, что я пишу царевичу… Читай!
Филипп осветил папирус.
Гипсикратия извещала опального наследника престола о смерти матери и напоминала ему, что есть обстоятельства когда узы родства должны быть попраны. Святой долг Артаваза отомстить за гибель матери, спасти деда и освободить Родину. Наградой за все, что он совершит, да будет ему честь ибо…
Дальше Филипп не стал читать. Стража была подкуплена. Он выехал в ту же ночь.
Глава третья
Освобождение
I
Стены храма, пронзенные солнечными лучами, светились Филипп с восторгом разглядывал невиданный в Элладе камень нефрит — нежно-зеленый, с прожилками.
Великая богиня, нагая, строго-величественная, недосягаемая, стояла в центре храма — одной рукой сжимала плод мангровы, другой, вывернутой ладонью кверху, держала голый череп. У подножия, на треножнике из резной слоновой кости в клубах одурманивающего фимиама, восседала Великая Прорицательница.
Вокруг нее, в девичьих розовых одеяниях, в париках с длинными косами, в экстазе плясали юные жрицы — оскопленные служители Матери-Девы.
Богослужение окончилось. К Филиппу торопливо подошел один из юных жрецов, еще не отдышавшийся после дикой пляски, и возвестил, что Великая Прорицательница, умиленная щедростью набожного паломника, просит разделить с нею и ее друзьями вечернюю трапезу. Завтра на восходе солнца она станет вопрошать Великую Матерь, Вечно Родящую, о судьбе странника и его семьи.
Филипп с поклоном принял приглашение. Гипсикратия велела ему перед свиданием с Артавазом посетить храм Великой Матери и попросить у нее совета. «Только не в Галатейском Пессинунте — добавила она, — где даже жрецы стали рабами Рима, а в каком-нибудь восточном городе, куда еще не добрались волки!» В чем же просить совета? Оказалось: подвигая сына на отца, царица боялась гнева богов, но в то же время советовала: в случае, если боги откажут в благословении, действовать так, как будто это благословение получено. «Соглашайся с богами лишь тогда, когда они держат твою сторону», — подумал Филипп и, опомнившись, пугливо пригнул голову: ему почудилось, что крайний идол оторвал взгляд от созерцания Великой Матери и с подозрением метнул его на богохульника.
Молящиеся один за другим покидали храм. Филипп влился в общую толпу. Его удивило: ни в храме, ни на улицах — ни одного женского покрывала. Кто же населяет этот город — персы? парфы? вавилоняне? Персы держат своих жен под замками. Дерзкому, не только проникшему, но и бесстыдно созерцающему женскую половину дома, грозит казнь, как святотатцу. «Милый обычай!» — усмехнулся Филипп и прибавил шагу.
Ближе к базару, сердцу города, вставали дворцы и храмы с причудливыми лепными изображениями — полулюди, полузвери, крылатые божества, змеи с женскими лицами, вздыбленные, ползущие, парящие…
На базаре, под тенистыми навесами, пестрели многоцветные ткани, высились пирамиды и горки нежных плодов. С краю тянулся темный ряд невзрачных ювелирных лавчонок.
Их нельзя было обойти: здесь в скромных шкатулках покоились непревзойденные по красоте и ценности сапфиры Тарпаны, рубины Хоросана, жемчуг Индийских морей всех оттенков, от белопенного до смугло-золотистого и розового, алмазы Нубии, изумруды Эритреи, кораллы и яшма далекой земли серов.
