становится усталым.
– Меня не пожелали там видеть.
– Что? – От шока у меня сжимается горло и начинает отчаянно биться сердце. – Но ты был его лучшим другом.
– Несомненно, – отвечает он. – А также одной из множества причин, по которым он не выжил. Luce определенно стал одной из таких причин, а я – часть Luce, то есть…
– Нет!
– Его семья твердо в это верила. Меня не пригласили, а агентство получило письмо, в котором недвусмысленно сообщалось, что меня там видеть не желают.
– Это… – Поверить не могу, насколько бессердечными людьми надо быть… – У меня нет слов. Это же просто жестоко.
И снова никакой реакции, кроме пожимания плечами.
– Зачем мне идти туда и причинять им еще больше боли своим присутствием? Они так же злились на него, как и я. Все знали, что Luce не приведет нас ни к чему хорошему. Что мы не приведем друг друга ни к чему хорошему. А мы им не верили.
– Вы были друзьями.
– Друзьями и величайшей катастрофой друг для друга. Нам просто никогда нельзя было чувствовать, что мы нужны друг другу. – Каким ледяным тоном он это произнес. Как пренебрежительно по отношению к Люку, самому себе и их дружбе.
– Садись в машину, Билли, похолодало.
Я делаю, как он велел. В голове тысячи мыслей, каждая весит с тонну, а в сердце что-то скребет и неприятно покалывает, видимо, намекая, что это разрастется в нечто большее. В нечто… возможно, невыносимое.
– Мы можем поехать куда-нибудь и остаться там на ночь? Я жутко устала. – Не хочу, чтобы Седрик вел машину сегодня ночью.
Он и не предлагает, а вместо этого бросает взгляд на часы на запястье и ненадолго задумывается.
– В центре города, примерно в пяти минутах езды вдоль побережья, есть отель, стойка регистрации там наверняка работает круглосуточно.
– Хорошо. – Я завожу двигатель и включаю печку, но пока не трогаюсь, а беру Седрика за руку. – Спасибо. Что рассказал мне. Я сейчас даже не представляю, как ты себя чувствуешь… полагаю, кошмарно. Но… все равно спасибо.
Теперь его улыбка совершенно не кажется холодной, она вдруг становится абсолютно измученной и излучающей любовь.
– Спасибо, что спросила. Я чувствую себя не кошмарно, просто… странно. Никому еще не рассказывал об этом в таких подробностях. По крайней мере, никому, кому за это не платил, потому что он мой врач.
Почему меня это не удивляет?
– Значит, Люк – причина, по которой ты не хотел завязывать отношения. Потому что боялся, что опять произойдет что-то настолько же ужасное.
– Люк, – тихо откликается он. – И Сойер. Когда я обнаружил Люка, телефон выпал у меня из рук. Все это время Сойер оставался там, но я о нем даже не думал. Он все слышал. Приехал к нам в квартиру, но туда уже прибыла полиция, и они его не пустили.
Боже мой. Бедняга.
– Я бросил его. А потом не мог показаться ему на глаза. Потому что пришел слишком поздно, и потому что все еще был там, и… – Седрик трет лоб тыльной стороной ладони. – Я его игнорировал. Сбрасывал звонки. Не открывал дверь.
– Ты был в шоке.
– Но он тоже.
Я не хочу, чтобы он продолжал упрекать себя, и собираюсь возразить, однако он качает головой.
– Сойер слишком хорошо меня знал. Знал засранца внутри меня, которого я презирал.
Мне вспоминаются слова Ливи. «Он из тех людей, которые ненавидят и презирают сами себя и неизбежно переносят эту ненависть на всех, кто проявляет к ним позитивные эмоции».
– Но вам удалось это преодолеть.
– Мы опять стали общаться только с начала года. – Это не «нет», но и не «да». – Он простил меня. Как говорит. Но каждый раз дает мне понять, когда его что-нибудь не устраивает.
– О, и абсолютно не стесняется этим пользоваться, – выпаливаю я. Лишь сейчас, узнав историю целиком, я понимаю, насколько суровый вызов Сойер бросил Седрику, когда сыграл с ним «Крис». А я еще его защищала, хотя понятия не имела, в чем дело. Черт.
Седрик негромко смеется:
– И никогда не стеснялся. Он заявлял, что когда-нибудь возьмет меня за шкирку и сунет головой под воду у себя в грязном порту, просто чтобы доказать мне, что я выживу. И клянусь тебе, рано или поздно он так и сделает.
Меня передергивает. Но в то же время я понимаю, что это значит. У Сойера получается принимать эти обстоятельства, однако он не позволяет им обрести силу. Он спорит с Седриком, провоцирует его слабые места – и тем самым доказывает ему самому, что тот с ними справляется.
– Он играет с огнем, – тихо произношу я, а между тем что-то у меня в подсознании говорит: «Он разрушает чары твоих гроз». – Надеюсь, он знает, что делает, и не зайдет слишком далеко. Но я рада, что он твой друг.
Седрик наклоняется ко мне, кладет ладонь мне на шею и смотрит в глаза:
– Я сам чертовски далеко зашел за последние несколько лет, Билли. И был уверен, что все делаю правильно. А потом появилась ты и показала мне, что до сих пор я ошибался. Отношения – не проблема. И дружба между мной и Люком – тоже. Неразрешимая проблема в том…
Внезапно я с предельной ясностью понимаю, что он собирается сказать. И это совершенно неправильно!
Я хочу его перебить. Я обязана его перебить. Потому что не желаю слышать то, что он сейчас скажет. Потому что это будет слишком много значить для нас обоих.
Но у меня пересохло во рту. И сжимается горло.
И Седрик говорит то, что не должен говорить. То, что никто никогда не должен говорить. Потому что это не должно быть правдой.
– …что мы оба были чересчур сломлены. Это не могло закончиться хорошо.
– Я тоже не идеальна. – Собственный голос кажется мне тонким, тихим и прерывающимся.
Седрик лишь улыбается в ответ.
– Нет, это не так. Ты себе даже не представляешь, насколько идеальна для меня.
Он нежно меня целует, и мысли начинают отчаянно биться в многочисленные стены в моей голове.
Скажи ему. Сейчас же! Разрушь свой образ, который у него о тебе сложился, пока он не раскрасил его.
Молчи, молчи. Все позади. Умерло и похоронено. Ему не обязательно об этом знать.
Но ты ведь
