Другие свободы рассматривались как дополнительные и необязательные. В каждой стране люди выбирают, какие из свобод они хотят сохранить, а от каких желают избавиться. Когда речь заходила о национальной безопасности, обеспеченные классы твердо стояли на том, что государству следует принять на себя столько полномочий, сколько возможно, чтобы подавить любые силы, могущие угрожать их образу жизни. Таким образом, кто‑либо, считающийся экстремистом, иностранцем либо принадлежащий к меньшинству, то есть недостаточно респектабельный, должен испытать на себе всю тяжесть закона. Они не задумывались над тем, не усугубляют ли социальную напряженность установленные ими самими экономические правила.
Одним из последствий глобализации, унифицировавшей вкусы потребителей, стал нарастающий национальный и местный шовинизм. Отсутствие социальной солидарности породило новую атомарную форму свободы. Большинство замкнулось в своих привычках, мыслях и ежедневных занятиях. Им оставили свободу индивидуальных игроков, но ничто не поощряло их к выходу за пределы приватного. Таким образом, возникло промежуточное, незаполненное пространство, в котором харизматические лидеры и политики популистского толка могли гармонично сосуществовать с бездумной культурой, основанной на культе знаменитостей. Италия и Индия имеют в этом отношении много общего: каждая страна прилагает усилия, чтобы отвлечь внимание избирателей от разрушенных демократических институтов и обратить его в страх перед этническими меньшинствами.
Каков же в итоге современный авторитаризм, с которым так многие молчаливо согласились? Может быть, так: авторитаризм — это государственный контроль, который не распространяется на свободу обогащения? А определение современной демократии тогда таково: государственный контроль, который не распространяется на свободу обогащения, плюс средства защиты определенных гражданских свобод (для тех, кто придерживается общепринятых взглядов). При этом разница между странами, которые ориентировочно относятся к авторитарному лагерю и описаны в первой части этой книги, и теми, которые гордятся своими «демократическими» ценностями, может быть небольшой. Я не пытаюсь уравнять их, а хочу только указать на общие черты. Даже в Великобритании и Франции, где слежка на подъеме, большинство людей продолжает пользоваться немалыми свободами в повседневной жизни. В США при всей самоцензуре, расцветшей в первые годы правления Буша, при всех ограничениях, наложенных на политические дебаты, критически настроенные СМИ явно не сталкиваются ни с чем похожим на репрессии против их коллег в Сингапуре, России и Китае.
У всех этих стран в течение последних двух десятилетий было гораздо больше общего, чем они готовы признать. Границы между демократиями и автократиями стали размываться. Они начали перенимать черты друг друга, каждая по–своему проводя границу между личной и общественной свободой. Учитывая состояние свободы слова на Западе (она все чаще рассматривается как проблема, требующая решения, а не как фундаментальное право), ужесточение разгона демонстраций, увеличение числа людей, за которыми государство считает необходимым следить, до наказания тех, кто «создает проблемы», осталось не так далеко.
Объединяла все эти разные страны степень причастности к происходившему некоторых слоев населения. Как я уже говорил во введении, Пакт не относится исключительно к признакам диктаторских режимов. В таких странах, как Зимбабве и Мьянма, конечно, имелись отдельные люди и группы вокруг лидеров, которые получали выгоду от происходящего и потому выполняли распоряжения государства. Одним из достижений последних 20 лет стало сокращение числа подобных государств. Это было замечательным достижением, которое, как показали эксперты «Фридом хаус» и другие группы, проявило себя примерно в 2000 году.
Но одно дело — избавить страну от тирании, и другое — обеспечить развитие сильной и справедливой демократии, особенно в условиях нестабильности. Одно среди многих серьезных исследований в этой области — итоговый доклад (2006 г.) Принстонского проекта, внепартийной группы, рассматривающей вызовы, стоящие перед Соединенными Штатами в посткоммунистическом мире. Авторы доклада описывают
глубокие предпосылки для успешной либеральной демократии — предпосылки, которые далеко не ограничиваются простым проведением выборов… Классификация стран на демократические и недемократические, не говоря уж о хороших или отвратительных, также без необходимости усложняет наши отношения со многими странами и часто осложняет достижение наших целей.
Такая точка зрения, признающая существование сложных промежуточных состояний, была, разумеется, призвана оспорить упрощенный взгляд неоконсерваторов на мир и их агрессивный подход к распространению демократии.
Тем не менее эти исследования продолжали рассматривать чужую демократию с позиции превосходства. Они по–прежнему принимают как данность успех западной экономики и политической модели, пусть и высказываясь на этот счет с осторожностью. Они не готовы признать, до какой степени демократия на Западе подорвана — не только двойными стандартами западной внешней политики, но и коррозией внутренних политических институтов.
Крис Паттен, горячий сторонник распространения демократии, испытывает презрение к лозунгам, провозглашенным многими из бывших коммунистических государств. Он указывает на термины «управляемая демократия» или «суверенная демократия», так полюбившиеся русским и китайцам, и замечает:
Можно принять за правило, что всякий раз, когда слову «демократия» в качестве определения формы правления предшествует какая‑нибудь описательная конструкция, речь идет не о демократии.
Он, конечно, прав, но означает ли это, что на Западе общества реализовали мечту о демократии без прилагательных? Я так не думаю. Как насчет «контролируемой демократии»? Этот термин можно применить к Великобритании, Франции и многим другим европейским государствам. Италию следовало бы определить как «коррупционную демократию». Что до США, то и здесь можно было бы найти ряд нелестных эпитетов.
Во всех этих странах, за исключением Китая, избиратели в большей или меньшей степени поддержали Пакт, который им предложили. Результаты выборов в Сингапуре и России могут быть сфальсифицированы, но трудно отрицать, что лидеры этих стран пользуются большой популярностью. В Индии день выборов — замечательное проявление свободы, однако все, что случается в следующие четыре года — проблема. В США результат выборов 2000 года, возможно, выглядел комичным, но даже после четырех лет существенно ограниченной свободы американцы подтвердили компромисс и избрали Буша еще на один срок. В Великобритании презрение к большой политике настолько велико, а явка на выборы обычно так низка, что многие интересуются: а кого представляют их депутаты? Во многих из этих стран урна для голосования обеспечивает лишь ограниченный выбор. Тем не менее, согласно правилам, все эти страны прошли конституционный тест.
Итак, что все это говорит о нас — о народе? Возможно, людям требуется меньше свободы, чем им нравится думать. Пока государство заботится о них, обеспечивает их безопасность и позволяет вести их личную жизнь по собственному усмотрению, Пакт, возможно, оказывается удобным для достаточного числа людей. Сколь многие попадают в категорию возмутителей спокойствия?
Какой процент населения составляют оппозиционные политики, активисты неправительственных организаций, адвокаты, защищающие потенциальных возмутителей спокойствия, диссиденты или журналисты, занимающиеся независимыми расследованиями? Сколько людей принимают участие в маршах, посещают митинги и участвуют в мировых социальных форумах? Демократия участия (participatory democracy) едва ли не исчезла. И даже там, где она время от времени проникала в массовое сознание, как, например, во время большого антивоенного марша в Лондоне в 2003 году, накануне иракского конфликта, это ни на что не повлияло. Решение осталось за пассивным парламентом — решение, укрепившее фатализм. Условия политического Пакта свелись к минимуму: делайте свое дело каждые четыре–пять лет, бросая бюллетени в избирательные урны. И оставьте победителю трофеи, право определять за вас степень вашей свободы и безопасности — и не пытайтесь вмешиваться.
Экономический рост, вместо того чтобы вовлечь больше людей в демократический процесс, укрепил доверие между деловой и политической элитами. Они переосмыслили базовые положения демократии в собственных интересах — и достигли процветания. Поборники неолиберализма стали жертвами собственных интеллектуальных промахов и высокомерия, определяя демократию и свободу через такие понятия, как приватизация, максимизация прибыли, равнодушие к нуждам гражданского общества и социальной справедливости и к опасностям, угрожающим окружающей среде. Поступая таким образом, они в действительности способствуют процветанию авторитаризма.
