обходя конструкцию. Шагнув на первую ступень, я продолжила: — А отсутствие того, что можно было бы назвать «надежной опорой».
— Вещи чаще становятся надежной опорой, нежели люди. Вещи либо являются опорой, либо нет, а люди могут притвориться теми, кем на самом деле не являются.
— Что ж, здесь и сейчас я имею дело явно с ненадежной опорой, но все-таки взаимодействую с ней по собственному желанию. — Я вцепилась в перила. — Если ее ненадежность окончательно подведет, то корить мне придется лишь себя. Когда имеешь дело с человеком, часть вины можно возложить на него.
— Значит, вы все-таки боитесь? — Граф подождал, пока я приближусь, и только потом продолжил подъем.
— Тревога — не то же самое что страх. — Я качнулась и задела бедром перила. Лестница затряслась с удвоенной силой. — Страх вторичен. Тревога возникает внезапно, как приступ, и может помочь сориентироваться. Страх нарастает постепенно и лишь отвлекает.
Полностью сосредоточившись на ощущении плохо освещенных ступеней под ногами, я не сразу заметила, что граф остановился. Между нами оказалась всего одна ступенька. Здесь, на наполненной шорохами и скрипами конструкции, граф больше походил на не до конца материализовавшийся призрак — тусклый свет поглощал отдельные куски его образа. Казалось, он исчезает в этом сиянии. Или его тело становится частью света.
— Что? — не выдержала я.
— Поэтому вас стоить опасаться. — Граф прижал ладонь к деревянной оси, служащей основой лестницы.
— Потому что, как вы думаете, я не испытываю страх? — На моих губах появилась усмешка. — Ошибаетесь.
— Нет, не в этом причина. Вы подвержены страху, как и многие другие. Лишь единицы страшатся самого страха, как существующего фактора, а не его первопричин. Вы к ним не относитесь.
— Тогда почему меня стоит опасаться? — Я убрала руки с перил, позволяя только ногам удерживать мое тело в равновесии. Если лестница затрясется, я, скорее весело, полечу вниз. Но мне просто необходимо было показать свою готовность противостоять графу. Некую независимость. Самодостаточность. Пусть это будет рискованно и весьма глупо, но этот поступок должен был продемонстрировать хозяину проклятого особняка, что мои желания все еще являются моими. И уж, конечно, никак не связаны с его.
— Вы категоризируете страх. Наделяете его характеристиками значительности. Любое явление, наделенное характеристиками, сразу превращается в нечто упрощенное. А то, что проще, то объяснимо, и для разума становится «материальным», словно книга на полке. И столь же легко, как вы сдвигаете книгу на полке, так и страх вы способны переместить в то место, откуда вы извлечете его тогда, когда сами этого захотите.
Конструкцию затрясло. Похоже, не стоило находиться на ее ступенях слишком долго — даже и не шевелясь. Я покачнулась.
В следующий миг на моем плече оказалась рука графа. Пальцы касались платья, и лишь подушечка большого пальца вжалась в мою ключицу — в оголенную кожу. Он снова успел снять перчатки. И тепло от этого мимолетного прикосновения скользнуло куда-то в глубину, слившись с моим собственным теплом.
Я отпрянула, теряя ощущение ступеней под ногами. Теперь уже граф схватил меня за локоть — крепко и властно. Придав мне равновесия, он огладил ткань рукава моего платья и на секунду прижал ладонь к моей руке, как и тогда, во сне, делясь непрошеным теплом. Но я так и не успела запротестовать. Мужчина, подцепив мою руку, водрузил ее на перила.
— Пока не найдете надежную опору среди людей, используйте в этом качестве вещи. Они не потребуют награды за свои услуги, — бесцветным голосом сказал граф и снова начал подниматься по лестнице.
С неистово бьющимся сердцем я судорожно выдохнула и прижалась к перилам — единственной оставшейся в моем распоряжении опоре.
— Не советую слишком долго пользоваться гостеприимством ветхого дерева, — донеслось сверху. — Эта лестница отличается терпением, но злоупотреблять не стоит.
— Че… черт, — тихо выругалась я и увеличила скорость подъема.
Мы поднялись выше четвертого этажа. Сколько же еще будет продолжаться эта пытка?
— Прошу. — Граф стоял в тускло освещенном проеме, придерживая для меня массивную дверь.
Я с огромным облегчением покинула трясущуюся лестницу и, когда граф закрыл за мной дверь, оказалась в полной темноте. Все чувства обострились. Я нащупала твердь стены и прижалась к ней спиной. Легкое постукивание привлекло мое внимание, и я всмотрелась в темноту, различая фигуру с широко разведенными руками.
Внезапно вокруг фигуры начали зажигаться миниатюрные огонечки. Свет распространялся быстро, и вот уже темнота полностью отступила. Я пораженно застыла. Маленькую пустую комнату, где едва можно было умесить письменный стол, вдоль и поперек занимали выпуклые стеклянные колбы, соединенные между собой, словно система труб. Внутри них порхали малюсенькие светящиеся насекомые. Их свет менял цвет — от алого до яично-белого, а потом ярко зеленого и тускло желтого.
— Я называю это помещение Комнатой Чудес. А это — цереры. Похожи на светлячков, но значительно меньше по размеру. Живут в подземных пещерах с высокой влажностью. Реагируют на шум. — Граф постучал по ближайшей колбе, и порхающие внутри стекла цереры отозвались нервными багряными всполохами. — Говорят, что они возникают из последнего дыхания дракона. Однако никто уже давно не видел драконов. Но цереры есть. Значит ли это, что и драконы все еще существуют? А может, эти цереры остались еще с тех времен и прожили на этой бренной земле не одно тысячелетие. — Мужчина огладил ладонью стекло. — Прекрасные падальщики. Выедают у мертвых существ сначала зубы, а затем добираются до остальных костей.
Нахмурившись, я покосилась на ближайшего «светлячка», на вид весьма безобидного.
— Значит, главное не умереть рядом с ними. Хотя мертвым ведь все равно, что случается с их телами.
— Их сущность не вызывает у вас омерзения? — Тэмьен Бланчефлеер встал посреди комнаты, и я отодвинулась ближе к стеклянным трубам с падальщиками внутри.
— Нет, именно потому, что это ихсущность, — процедила я сквозь зубы. — Природа сотворила их такими.
— Обычно женщин восхищает их красота, но, узнав их настоящих, они отстраняются… брезгуют… Мечтают очистить от этого познания даже мысли, словно и они могут быть покрыты грязью.
Я пристально всмотрелась в лицо графа, все еще удерживающего маску ледяного равнодушия.
О церерах ли он говорил?
— Грязь не страшит меня, — осторожно, будто боясь вспугнуть кого-то, произнесла я. —
