Случай подарил мне Свету, но, откровенно говоря, я где-то в глубине души рад, что, наверняка, больше никогда не встречу Олю. Она навсегда уехала из нашего города вместе с мужем. Так что мне не придется видеть, как под напором прожитых лет белеют ее золотистые волосы, тускнеют синие глаза, становится дряблой кожа. Она навсегда останется в моей памяти молодой. Как Света.
Я тихо постучал в ее дверь, уже в который раз удивляясь искусству Сережи предвидеть всякие мелочи: звонка из-за соседней двери не услышишь, а вот постучи кто-нибудь и сразу замаячит в двери напротив любопытствующий глаз.
— Тебя давно не было, — сказала Света, открывая дверь. И все: ни идиотских истерик Сабины, ни тщательного контроля за моим временем Рябова, я очутился здесь, в этой крохотной однокомнатной «хрущебе» и могу хоть немного стать обычным человеком, без ежедневной суеты и вечной спешки вслед уходящим событиям. Тепло ее тела обволакивало, я рухнул на диван, потянув к себе Свету. Она поняла меня до конца, мягко отстранилась и набросила сверху махровую простыню.
— Тебе нужно отдохнуть, — усмехнулась она, — по крайней мере, в первую очередь. Ты полежи, а я пока почитаю.
— Почитай вслух, — попросил я и удобно откинулся на пoдушку. Света села рядом на низенький стульчик, включила торшер, чуть отодвинула его, чтобы электричество не беспокоило моих глаз и взяла в руки книгу. Сквозь навалившуюся на меня тяжесть, пригнувшую веки к глазам, и охватившее тело приятное оцепенение, все дальше и дальше уходил ее голос: «Это будет время, когда распространится беззаконие, сыновья подымут руку на родителей, жена злоумыслит на мужа, муж поставит жену перед судьями, господа станут бесчеловечны к подданным, подданные — непослушны господам, не будет больше уважения к старшим, незрелые юноши потребуют власти, работа превратится в бесполезную докуку, и повсюду раздадутся песни во славу греха, во славу порока и совершенного попрания приличий. После этого изнасилования, измены, лихая божба, противоприродное распутство покатятся по свету, как грязный вал, и злые умыслы, и ворожба, и наведение порчи, и предсказательство; и возникнут на небе летающие тела, и закишат среди доброверных христиан лжепророки, лжеапостолы, растлители, двуличники, волхвователи, насильники, ненасыти, клятвопреступники и поддельщики, пастыри перекинутся волками, священнослужители начнут лгать, отшельники возжелают мира вещей, бедные не пойдут на помощь начальникам, владыки пребудут без милосердия, праведники засвидетельствуют несправедливость. Во всех городах будут толчки землетрясения, чумное поветрие захватит любые страны, ветряные бури приподымут землю, пашни заразятся, море изрыгнет черновидные соки, новые небывалые чуда появятся на луне, звезды переменят свое обыкновенное кружение, другие звезды, незнаемые, взбороздят небо, летом падет снег, жгучий зной разразится в зиму. И настанут времена скончания и скончание времен…»
Я открыл глаза и бросил полусонный взгляд на светящийся циферблат «Сейко» — без четверти семь. Через час с четвертью Костя должен быть у меня, и покатится пробный шар сквозь таможню и границу, через океан, в далекую Америку. Пора вставать. Я нежно целую спящую рядом Свету, она крепко прижимается ко мне и перед тем, как снять с нее ночную сорочку, я еще раз, проконтролировав время, понимаю, что обязан успеть на свидание с собственной шестеркой: как говорит Глебов, точность — это вежливость королей.
Рябов кофейничал, сидя за рулем своей машины, ни слова не говоря, плеснул во вторую чашку остро пахнущий «мокко», щедро делясь со мной.
— Первый раз за много дней, как следует выспался, — честно признаюсь Рябову.
— Мне сегодня не удалось вообще, — замечает Сережа. — Стукач наш пропал.
— Куда это? — наивный вопрос должен доказать Рябову, что я еще не пришел в себя.
— Нет трупа, нет преступления, — тяжело улыбнулся Сережа, повернул ключ в замке зажигания и заработавшее сердце машины тихим гулом напомнило о том, что время короткого счастья осталось в прошлом.
10
— Константин, — командую я, бросая на стол картонную папку с золотистым тиснением, — отправляйся на морской вокзал. Сдашь в салон эти офорты, каждый по десять рублей. И тут же забудь об этом, как и о дороге в «Солнышко».
Для генеральной репетиции я выбрал четыре работы Геккера и Бармидера. Известные художники, зарекомендовавшие себя самобытными мастерами не только в родной стране, сейчас усиленно заинтересовали «Интурист». Эта контора брала на комиссию их работы, вывешивала их в тех местах, куда советские граждане и не мечтают попасть, потому что вопреки расхожему мнению все лучшее у нас принадлежит не детям, а иностранцам.
Офорты и гравюры «Интурист» продает по сто двадцать долларов, щедро отдавая авторам из них ровно по шестьдесят рублей. Я тоже торгую картинами, но чтобы на глазах у хозяев полотен заниматься таким откровенным эксплуататорством, до такой наглости еще не дошел. Я всегда плачу людям с запроса, и поэтому их вещи становятся моей собственностью, и что делать с ними дальше — решать приходится самому. Брокер — одна из самых уважаемых профессий в мире, жаль только, что трудовой книжки у меня нет, а то бы обязательно ее туда вписал.
Официально такой деятельностью у нас заниматься нельзя, и поэтому гораздо выгоднее закупать жратву за валюту, нежели дать возможность заработать рубли посреднику на все равно сгниющем в поле продукте. Ну и ладно, лично мне продуктов хватает, равно как и всем, кто на меня трудится, а об остальных пусть их профсоюзы тревожатся.
При вывозе из страны офорты и гравюры облагаются хорошей пошлиной — вариант для проверки самый подходящий. Костя отдаст эти работы по десятке, на них будет установлена двадцатипроцентная надбавка, и если все пойдет, как задумано, всего за восемь рублей произведения современного искусства покинут родные берега.
— Константин, — ласково смотрю прямо в его кукольные глазенки, — ты мне на прощание ничего сказать не хочешь? Значит, не хочешь. Я, по-моему, тебе уже говорил, чтобы ты прекращал баловаться. И не нужно делать удивленный вид, ты товаришься по средам, а реклама в точке появилась именно в этот день. Кроме того, вряд ли кто-то из клиентов станет делать подобные надписи, кроме тебя.
Об очередном художестве Константина я узнал совершенно случайно. О нем мне поведал один знакомый работник прокуратуры на трибуне стадиона. Откровенно говоря, во время холодрыги мне этот футбол нужен, как ласты горнолыжнику, но что поделаешь в ситуации, когда долг платежом красен. Приходится платить и свободным временем. Костя приобретал продукты в точке «Торгмортранса» по средам. У меня уже катастрофически не хватало времени заниматься еще и этим, поэтому я смело поручил столь ответственное дело Косте и он по средам занимал свое место в очереди. Это только несведущие люди думают, что раз спецобслуживание, так очереди никакой. У нас без очередей прожить и даже умереть просто невозможно, поэтому дружно выстраиваются перед дверью торговой точки работники прокуратуры, милиции, пароходские шишки — и никакого галдежа типа «больше кило в руки не давать!» — все чинно, спокойно. Стоит Костя, мается, а на двери табличка висит: «по вторникам продукты получают только ветераны КПСС пароходства». Вот и решил пацан сделать нашей партии самую лучшую рекламу, взял ручку, зашел за дверь и дописал внизу: «Вступайте в ряды КПСС». И кого, спрашивается, дурачок, агитировал, там, кроме него, все давным-давно усвоили, куда им выгоднее всего вступать. Когда дверь прикрыли и все увидели эту надпись, табличку просто сняли. На том дело кончилось. Вот что значит веяние времени. Еще несколько лет назад, небось, сразу бы в КГБ вызвали, а сейчас никто такой рекламой вплотную не заинтересовался, несмотря на то, что в очереди за продуктами стояли и парни из этой конторы.
— Константин, тебе уже пора остепениться, — делаю я справедливое замечание, словно забыв, что в его возрасте вытворял и не такое. — Ты уже взрослый человек и должен понять, что основное для профессионала — это не привлекать внимания. Беги отсюда, пока Сережа не приехал, если он узнает о том, что ты в порядке трудовой индивидуальной деятельности занимаешься рекламой…
Костя мгновенно понял, как оценит Рябов его творческие потуги и без второго слова вылетел на улицу. В добрый путь, мальчик. Пройдет еще месяц, и если все будет, как задумано, можно назначать встречу своему столичному так называемому шефу. Интересно, ради чего он не рискует использовать собственные каналы?
11
— Все было хорошо, — поведал мне через пять недель Котя, — не страна, а сказка, — добавил он таким тоном, словно сам побывал в Соединенных Штатах.
— Слушай, Котя, а безработные там по-прежнему недоедают? Так пусть напишут нам, приедем и доедим.
