Никто не аплодировал. Я обвела их взглядом. Все были полны решимости. На руках у многих была кровь, некоторые держали пистолеты, другие ножи и топоры.
«Первым был Вульф, — прошептал мне Самуил. — Его убили в швейной мастерской. Потом Хаим зарезал Бекмана. Он бил его ножом и при каждом ударе кричал ему в ухо имя своего убитого родственника. Унтершарфюрера Рыбу убили в гараже. Не отходи от меня».
Мы вышли в сумерки. Было, наверно, часов пять. Мы построились в шеренги. Началась перекличка. Я смотрела на ворота и ограждения. Как они думают вырваться отсюда? Женщины стояли отдельно от Самуила, и я не сводила с него глаз. Он стоял рядом с Печерским. И вдруг кто-то крикнул: «Ein Deutsch kaput». Началась стрельба.
Кто-то побежал к воротам.
Кто-то остался стоять.
Кто-то метнулся к ограждению.
Несколько немцев были убиты. Но Френцель уже собирал силы у главных ворот.
Самуил подбежал и схватил меня за руку. Все вокруг кричали. Свистели пули. Самуил потащил меня к проволоке. Забраться по ней было трудно из-за еловых лап. Мы оказались между двумя башнями. Колючки цеплялись за одежду, рвали. Те немногие, у кого было оружие, стреляли по украинцам на вышках. Я оглянулась — многие так и остались на месте, как статуи. На что они надеялись? Неужели думали, что немцы помилуют их, если победят? Или им недоставало смелости? Думаю, лагерь разделился пополам, одна половина осталась на месте, другая побежала.
Перелезая через заграждение, я упала на землю. Самуил схватил меня за руку. Перед нами лежало открытое поле, а дальше темнел лес. К нам присоединялись другие. Люди падали, вставали и бежали.
Рядом громыхнул взрыв. Самуил кричал что-то мне на ухо, но я не слышала. Пулеметы били по беглецам. У проволоки остались только мы вдвоем. Впереди гремели взрывы, но люди все равно бежали, метались в лучах прожекторов. Я видела оторванные руки и ноги, вспоротые животы, видела, как кому-то начисто срезало голову. Самуил потянул меня за руку, потом посмотрел на мои ноги и на свои. Мы были в аду. Строчили пулеметы, ухали мины, свистели осколки. Самуил стоял, пригнувшись, потом вдруг толкнул меня вперед. Только человек, доведенный до отчаяния, может решиться бежать по минному полю. Для нас пути назад не было.
Несколько человек все же достигли деревьев, но большинство остались на минном поле. Взяв пример с Самуила, я побежала — на мысках. Потом я увидела впереди Печерского. Он бежал по следам тех, кто прошел раньше. Здесь и там лежали убитые и раненые.
Лес был уже близко, и мы помчались к нему напрямик. Я упала один раз, и Самуил остановился, протянул руку, помог подняться и потащил за собой.
Мы вбежали в лес и помчались дальше.
Стрельба, лагерь, мир смерти и зла — все это осталось позади. Мы бежали, пока хватало сил, пока не стали задыхаться.
«Что дальше? — спросила я. — Что мы будем делать?»
«Надо найти Печерского, — ответил Самуил. — Печерский нас спасет».
Он сказал решительно и твердо. Он верил. А я верила ему.
* * *
— Мистер Лоусон, нужно поговорить.
— Если есть, что сказать, выкладывайте.
«Объект» пересек площадь, прошел мимо покосившегося деревянного строения, вернулся к машине и, шепнув что-то на ухо агенту, потрепал его по плечу. Мимо них проехал и встал неподалеку Эдриан.
Больше всего беспокоил Лоусона фактор усталости. Вымотались все, но более других нуждались в отдыхе Эдриан и Деннис. Ситуация, однако, складывалась так, что передать агенту маячок не удавалось.
— Я имею в виду язык тела. — Шринкс выжидательно посмотрел на шефа.
— Говорите, не заставляйте меня вас подгонять. Господи…
— Конечно, мистер Лоусон. Я говорю о языке тела агента. Наблюдаются явные признаки стокгольмского синдрома.
— Конкретнее.
— Да, мистер Лоусон. Речь идет об устойчивой модели поведения жертв насилия. К таковым относятся заложники, женщины, подвергшиеся избиению со стороны супругов, жертвы инцеста, проститутки. Во всех случаях жертвы начинают отождествлять себя с агрессором или даже симпатизировать ему. Первый предвестник синдрома — жертва убеждена в существовании угрозы, реальной или только воспринимаемой как таковая. Второй указатель — облегчение, испытываемое жертвой при малейшем проявлении доброты или милосердия со стороны агрессора; иногда это может быть всего лишь улыбка или мягкое слово. Третий, наиболее часто встречающийся предвестник синдрома, — это сама ситуация, в которой находится жертва: изоляция от привычного, знакомого окружения, отрезанность от мира и обычных контактов. И, наконец, последний — вера жертвы в невозможность побега.
Все эти факторы наличествуют сейчас в паре Ноябрь — «объект». Угроза, гуманное отношение и изоляция, невозможность переменить ситуацию коренным образом, то есть взять и уйти, образно выражаясь, к залитым солнцем вершинам. Короче говоря, ваш человек, мистер Лоусон, видит в Ройвене Вайсберге фигуру более значимую, чем вы.
Сидевшая за рулем Кэти Дженнингс увела микроавтобус с площади. Лоусону понравилось услышанное, но виду он не подал.
— Ваш человек, разумеется, опытный, хорошо подготовленный, мотивированный офицер. Осмелюсь, однако, предположить, что к данной ситуации он может оказаться неготовым. Факторы стресса чрезвычайно высоки, а мотивация ослаблена вследствие отсутствия регулярного контакта с нами. Нам следует…
— Короче.
— Постараюсь, мистер Лоусон. Ваш агент вступил в своего рода сговор со своим противником, а это и есть классический симптом стокгольмского синдрома. Будущее видится ему не с точки зрения полицейского, а с точки зрения этого самого противника. Жертва, как мы с вами выяснили, становится восприимчивой к потребностям обидчика.
— И вы пришли к такому заключению на основе наблюдения с расстояния в сотню ярдов? Вам это рассказал язык тела? — Лоусон саркастически усмехнулся.
— Да. Агент не может сейчас оставить «объект» — как избитая женщина не может оставить жестокого супруга. Более всего ваш человек боится сейчас утратить единственную позитивную связь. Он отрицает объективную реальность. Все просто.
Шринкс, похоже, боялся его. Посмотрев в зеркало, он увидел на лице девушки выражение с трудом подавляемой злости. Сидевший рядом с ней Дэвис тоже изо всех сил старался не взорваться. Оба определенно ненавидели его. Он расположился позади, места перед ним занимали Багси, Стрелок, Шринкс и багаж. Лоусон вытянул ноги. Автобус катился вниз от площади, удаляясь от уютного старинного городка в сторону однообразных бетонных строений.
— Весьма полезная информация. Хотите, чтобы я упомянул о вас в донесении?
— Я всего лишь пытаюсь делать свою работу, мистер Лоусон. Мы ведь приближаемся к развязке, не так ли? И чем ближе, тем сильнее стресс. В его положении с таким стрессом справиться нелегко.
— В ближайшее время, Шринкс, стресс испытают все, — бодро заметил Лоусон. — Это я вам гарантирую. Струны натянутся до предела, до разрыва, и каждая сыграет свою партию.
* * *
Моленков облизал губы. Молчать больше не было сил.
— Где мы сейчас? В чернобыльской зоне?
— Я знаю то же, что и ты.
В этот день им предстояло проехать от Гомеля до Пинска. Один из самых длинных перегонов. По карте выходило примерно триста шестьдесят пять километров. Трассе М13 Яшкин предпочел боковые дороги, уходившие дальше на юг. Та, по которой они ехали сейчас, проходила по узкому мосту через Припять. По обе стороны от дороги лежали невозделанные поля, редкие леса и застывшие, заболоченные озера. От прежних деревень почти не осталось следа. Взрыв ядерного реактора случился через два года после смерти жены Моленкова и за год до смерти его сына.
— Я мало знаю о Чернобыле. Только то, что заражению подверглась зона к северу от станции, что зона отчуждения весьма велика и что радиоактивное заражение продержится еще сотни лет. А…
— А уровень радиации в Чернобыле, который находится южнее, достигает 1,21 миллирентгена, что в сто раз выше естественного фона.
— Оказывается, и ты что-то знаешь.
— Я знаю, что заболеваемость раком щитовидной железы в зоне превышает средний показатель на две тысячи процентов, что врожденные дефекты отмечаются здесь в два с половиной раза чаще, а случаи лейкемии — ровно в два. Здесь выпадали зараженные осадки. Я разговаривал однажды с коллегой из Белоруссии, и он сказал, что российские территории заражению не подверглись, потому что наша авиация распылила специальный реагент, вызвавший преждевременные дожди. Ну, достаточно?
Моленков насупился. В голове его давно бродили самые разные мысли. Дождь хлестал по крыше и стекал струями по стеклу. «Дворники» трудились вовсю. Над дорогой, медленно, сонно махая крыльями, пролетел аист.
