Несколько секунд Глушецкий и Новиков молчали, затем Глушецкий сказал:
— Мне кажется, что здесь надо действовать трем-четырем разведчикам.
— Почему так мало? — сдвинул густые брови полковник.
В голове у Глушецкого уже созрел план действия.
— Разрешите, товарищ полковник, рассказать подробнее?
— Говори.
— После полуночи три-четыре разведчика и сапер поползут несколько левее или правее ракетчиков. Сапер сделает проход в минном поле и в проволочном заграждении. Затем они залягут в кустах и будут лежать несколько часов. За полчаса до рассвета, когда фашистов станет одолевать сон, разведчики набросятся на них, свяжут и поволокут.
— А пулеметы? Немцы услышат и посекут их из пулеметов, — заметил Новиков.
— Разведчиков должны поддержать артиллеристы. К пулеметным гнездам заранее пристреляться.
Полковник с довольным видом погладил бороду.
— Та-ак, — протянул он. — Вижу, совещание в штабе корпуса провентилировало вам мозги. Я мыслил таким же образом. Даже артиллеристам сказал, чтобы пристрелялись. Давайте обдумаем, кому поручить.
— Я сам пойду, — заявил Глушецкий.
Несколько мгновений полковник раздумывал, покусывая ус, потом сказал:
— Вы не пойдете. Не поручить ли это дело вашему главстаршине Семененко?
— Можно ему, — согласился Глушецкий. — С ним пойдут Кондратюк, Гучков, Логунов.
— Сейчас же посылайте их в наблюдение. Пусть наблюдают всю ночь и день. Завтра вечером вернутся, отдохнут — и в полночь пойдут за «языком». Через полчаса к вам придет сапер. Вы же завтра ночью будете со мной на наблюдательном пункте. Оттуда будем руководить артогнем. Семененко пусть возьмет с собой ракетницу для вызова огня. Сигнал — зеленая ракета. А сейчас можете идти.
В полночь разведчики ушли на передовую.
Вернулись на рассвете. Глушецкий был доволен результатами наблюдения. Объект для разведки, облюбованный полковником, понравился и ему, и теперь он был уверен, что на этот раз «язык» будет взят. Позавтракав, Глушецкий завалился спать и спал крепко до полудня. Проснувшись, он увидел Крошку. Лейтенант сидел расстроенный и вертел в руках письмо. Увидев, что командир проснулся, он сказал:
— Письмо получил довольно странное.
— От кого? — полюбопытствовал Глушецкий.
— От Розы. Переписываюсь с ней. Уже два письма получил от нее. И утром третье принесли, но непонятное в нем содержание. Пишет: «Здравствуй, Шурик». А я Анатолий. В письме все про любовь вспоминает, про страстные поцелуи. А я ни разу не поцеловал ее. Почему Шурик?..
И он недоуменно пожал плечами. Глушецкий рассмеялся:
— Адреса перепутала! Писала одному, послала другому. Бывает. Ох, лихая, видать, девка!
— Да разве же так можно? — Крошка переменился в лице. — Чувство к одному человеку должно быть.
— Попадаются и любвеобильные Розы… У роз всегда шипы бывают.
— Вы думаете?
Глушецкий перестал смеяться и уже серьезно, даже с некоторой досадой, сказал:
— Наивный ты человек, Анатолий. Только раз поговорил и по уши влюбился, не зная, что за человек. Разве так можно?
— Да ведь любовь с разумом не считается.
Он вытянул ноги и в задумчивости посмотрел на сапоги, подаренные Розой. За два месяца они пообтрепались основательно.
— Бывает любовь с первого взгляда, — сказал он упрямо.
— В романах.
После обеда Глушецкого вызвал начальник политотдела подполковник Яснов. Политотдел находился невдалеке, в небольшой балке, заросшей кустами держидерева. Три блиндажа, хорошо замаскированных, глубоко уходили в землю.
Подполковник Яснов за эти месяцы утратил румянец на щеках, лицо его осунулось и побурело, белесые брови и ресницы выцвели, на висках густо светились седые волосы. Лишь глаза остались прежними — радостно-удивленными.
Подполковник пригласил Глушецкого присесть, заговорил о деле.
— Вы, товарищ Глушецкий, ждете, когда политотдел пришлет вам заместителя по политчасти?
— Жду, — признался Глушецкий.
— Советую не ждать. В ближайшие дни, по крайней мере, не получите. А к тому времени, по-видимому, в ротах вообще не будет заместителей по политчасти. По штату не будет положено. Теперь командиры рот должны не только командовать, но и проводить среди личного состава политическую работу, руководить партийной и комсомольской организациями.
Глушецкий смотрел на подполковника не без растерянности: вот уж не ожидал, что ему придется еще и политработу вести в роте.
— Вижу, испугал вас. Не робейте, — сказал подполковник, с улыбкой глядя на Глушецкого.
— Тяжеловато будет с непривычки, товарищ подполковник, — вздохнул Глушецкий.
— Я и не говорю, что легко. Но ведь надо. Не так ли?
Вернувшись в роту, он вызвал Гриднева.
— Пока нет замполита, нам придется вместе проводить политическую работу в роте. Давайте составим план, — сказал он ему.
— Давайте, — охотно согласился Гриднев. — Разрешите только сходить за моими планами.
Он выбежал и быстро вернулся с тетрадью, свернутой в трубочку. Его маленькие светло-карие глаза светились такой веселостью и все смуглое лицо выражало такую радость, что Глушецкий с некоторым удивлением сказал:
— Вы выглядите именинником, Артем Архипович.
— А я и есть именинник, товарищ командир, — весело проговорил Гриднев, привычным жестом подправляя пышные усы. — От сына письмо получил.
— У вас есть сын? — спросил Глушецкий. — Почему вы раньше об этом не говорили?
— А зачем? У каждого человека в моем возрасте есть сыновья или дочери. Сын был как сын, ничем не выделялся. Учился в военном училище, потом пошел на фронт. Мне писал редко. Да и, откровенно говоря, вздорный был парень. Недолюбливал я его.
— Вы говорите — был. Как это понимать?
— О, теперь, думаю, он не такой! — с убеждением сказал Гриднев и самодовольно улыбнулся. — Теперь он командир танкового батальона, за бои под Сталинградом удостоен звания Героя Советского Союза. Сегодня порадовал меня в письме таким сообщением. Герой! Золотую Звезду, товарищ командир, выстрадать надо. Теперь я могу гордиться…
— Поздравляю, Артем Архипович. — Глушецкий от души пожал его руку. — Теперь понимаю причину вашего радостного настроения.
— Есть и вторая причина, — улыбнулся в усы Гриднев. — Стал я по вашему совету лечить ноги грязью из Суджукской лагуны. Отлично помогает. Боли прошли. Еще ванн десять сделаю — и опять буду в строю. Еще повоюю! Я словно помолодел, товарищ командир. На душе легче стало от сознания, что еще могу быть полезным Родине. А то было захандрил совсем. Очень плохо, когда мысли в небе, а ноги на печи. У нас в МТС, помню, работал механик Свиридов. Машины знал так, что мог с закрытыми глазами разобрать и собрать любую. Без него МТС как без рук. И вдруг, как на грех, заболел — и отнялась у него правая нога. Лежит он дома, скучает, а в МТС горячая пора, к весне готовимся. Мысли у человека в мастерской, а ноги к постели прикованы. Маета, а не жизнь! Не утерпел он, смастерил коляску и заявился в мастерскую. Так в коляске и разъезжал от трактора к трактору с утра до поздней ночи. Вот и я в таком положении чуть не оказался.
— Давайте, однако, Артем Архипович, займемся планом, — напомнил Глушецкий.
— Точно, — спохватился Гриднев и развернул свою тетрадь.
Глушецкий вынул из чемодана большую папку в коленкоровом переплете.
— Мы посмотрим, как планировал Уральцев. Это его дела, — заметил он.
Развернув папку, он увидел так и неоконченный очерк о Малой земле, личные планы замполита, вырезанные из газет сводки Совинформбюро, планы партийной политической работы. На обложке одной тетради стояла надпись «Ленин и моряки». Глушецкий вспомнил, что Уральцев писал на эту тему беседу к годовщине смерти Ленина, но провести ее не успел. Перелистав тетрадь, он увидел, что беседа написана полностью, и ему вдруг захотелось прочесть ее разведчикам. Пусть она напомнит им о близком человеке, с которым, может быть, они никогда в жизни встретятся, но память о котором сохранится в их сердцах.
Гриднев одобрительно отозвался о намерении командира.
Вечером, когда с передовой вернулся Семененко с товарищами, Глушецкий собрал всех разведчиков в наиболее просторном блиндаже.
— С нами нет нашего замполита, — начал он, — но у нас есть одна беседа, которую он не успел провести. То, о чем он хотел вам рассказать, прочитаю я.
4
Безымянная высота господствовала над Малой землей. Была она пологой, густо заросшей кустами колючего держидерева. По скату, обращенному к морю, проходила дорога из города в совхоз «Мысхако». В февральских и мартовских боях десантники дошли до нее, но дальше продвинуться не смогли. Дорога стала линией обороны. Гитлеровцы заминировали ее. Метрах в двадцати от дороги лежало второе минное поле и проволочное заграждение.
