Юрка хорошо понимал, о чем говорит отец. Анатолий Иванович был в числе первых мещерских сторожей-добровольцев, взявших в свои руки охрану быстро убывающих из-за оголтелого хищничества природных богатств края. Егеря-добровольцы вели дело жесткой рукой, это была настоящая война, которая и окоротила браконьеров.
Напутствуя сына, Анатолий Иванович испытывал легкую грусть. Вон как бежит время! Юрка, который, казалось, еще вчера елозил голым задом по полу, начинает самостоятельную мужскую жизнь. Когда сын впервые пошел в школу, на отца это не произвело особого впечатления — школа принадлежала чему-то детскому. Иное дело — охота. То было теперешнее существование Анатолия Ивановича, которое отныне, как равный, будет делить его сын. И как еще заладится его охотничья и человеческая судьба? Анатолий Иванович был слишком опытным, искушенным охотником, чтобы не понимать важности этого шага. Поведение человека на природе во многом определяет его поведение и среди людей. Мир животных, птиц, рыб и растений беззащитен и полон искушений для человека. Ничего не стоит попустить себе, дать волю низким и жадным чувствам и потерять устой в душе. Он сам в молодые годы испытал силу темных велений, охватывающих человека в лесном и озерном одиночестве, в том опьянении властью, какое дает ружье. Случалось, он заваливал зверя не по нужде, а по глупой лихости, без счета и смысла губил болотную и водоплавающую дичь. И, живя темным законом, сам как-то душевно огрубел и опустился. Армия, война, потеря ноги остудили его, заставили многое передумать заново. Он спасся. А вот его товарищ по охоте и дальний родич Костенька погиб. Безобразничал с молодых годов в природе, так и во всем стал безобразником. Растерзанный, ленивый, ни муж, ни отец, ни работник — «пятый туз». И чего далеко ходить: Минька Косачев с восьми лет приобщился к охоте, парень толковый, смекалистый, а в первом классе два года просидел, во втором — на третий остался. «Мой Минька основательно учится, — уныло говорит о нем отец, — к армии может, пять классов одолеет, там доучат».
Анатолий Иванович посмотрел на худенькое Юркино лицо с оттопыренными, смешными ушами и блестящими, как медные пуговицы, глазами и вдруг понял, что не стоит больше ничего говорить. Слова эти Юрка и сам знает, но зазвучат ли они в нем там, на озере, когда он будет предоставлен самому себе, — кто знает?
— Уроки выучишь и ступай, — сказал он усталым голосом.
«Вечерняя зорька накрылась, — отметил про себя Юрка. — Неужто нельзя ради такого случая разок не приготовить уроков?» Но спорить не стал, зная твердый нрав отца.
С уроками он провозился до половины двенадцатого, никогда, казалось, задачи не были так головоломны, примеры длинны, а стихотворение никак не ложилось в память. Шепча про себя: «Осенняя пора, очей очарованье…», Юрка сложил в портфель учебники и тетрадки, взобрался на лежанку и прикорнул у теплого бока отца.
Ровно в два часа ночи хрипло залился будильник, залился не для отца, как это всегда бывает, а для него, Юрки.
Анатолий Иванович с печки следил, как сын снаряжается. Вот он натянул лыжные брюки, фуфайку, а сверху надел отцовский ватник, который сидел на нем, как пальто, набил сена в материны резиновые сапоги, обулся, потопал пятками об пол, подпоясался патронташем, в котором еще днем проделал новую дырку, нахлобучил шапку-ушанку и, наконец, снял с гвоздя ружье. Ружье он повесил на правое плечо, а на левое — сумку для дичи. Из обычного лопоухого, худенького Юрки он превратился в небольшого, плотного, справного мужичка, и отец с непривычным теплом сказал:
— Ни пуха ни пера, товарищ охотник!
Юрка неприметно сплюнул в угол — так полагалось, если ты не можешь ответить: «Пошел к черту!»
Хлопнула дверь, Анатолий Иванович услышал, как забилась, закрякала подсадная, которую Юрка сажал в плетушку, затем все стихло…
У Юрки не оказалось попутчиков, охотники ушли еще накануне, на вечернюю зорьку. Путь на Великое лежал через два леса и два болота. Полная луна светила так ярко, что ему не понадобился даже электрический фонарик, который он повесил на верхнюю пуговицу ватника. И пока Юрка шел деревенской улицей, а затем небольшой лужайкой за околицей, он ничего не боялся. И вступив в лес, он тоже не струсил. Прозрачно-зеленоватый свет заливал просеку, по которой вилась тропка, да и между деревьями не было черноты, лунный свет проникал всюду, и нечего было опасаться внезапного нападения. Да и кто мог на него напасть? Волки осенью людей не трогают, лось — смирный, а медведь здесь не водится. И в лесовика Юрка не верил. Это все Минькины выдумки, будто ночью в лесу бродит небольшой горбатый старик с зеленой, до колен бородой и черными, пустыми очами. Но береженого бог бережет, и Юрка на всякий случай снял с плеча ружье и взвел курки. Если б внезапно не вскрикнула в плетушке подсадная, он бы не подумал бежать: слишком резок и неожидан был этот вскрик в безмолвном лесу.
Задыхаясь, Юрка остановился на опушке. Шея под воротом ватника была мокрой, по груди медленно текли холодные капли. Хорошо хоть, он побежал вперед, а не назад, каково было бы заново идти через лес! Перед ним лежало болото. Скошенная в конце августа трава не успела отрасти, и болото было плоским и открытым во все стороны. За болотом темнел редкий дубняк вперемешку с рябиной и соснами, и этого леска Юрка нисколько не боялся. Он был такой сквозной и хоженый, что там негде хорониться лесовику.
Болото упруго проминалось под ногой, будто дышало, затем Юрка ощутил твердый упор лесной почвы, тропинка пропетляла между соснами, скользнула под старым дубом, и повеяло мягким, влажным теплом близкого озера. За деревьями сверкает черная вода, еще немного по заболоченному берегу, и он у цели…
На Великом все меняется очень быстро. На глазах Юрки густой белый туман поглотил озеро. Нагретая не по-осеннему сильным солнцем вода остудилась за ночь куда меньше воздуха, и теплое, парное озеро истаивало туманом в ночную, знобкую студь. Туман поглотил не только далекий Салтный мыс и Березовый корь, но и ближние островки травы ситы, шалашики охотников, обрезал берег справа и слева, скрыл горизонт, которому пришла уже пора розоветь. Затем, поднявшись выше, погасил звезды, одна лишь полная, круглая луна проблескивала из тускло-желтого размыва.
У Юрки подозрительно зачесалось в горле. Не найти ему отцова шалашика в густом молочном месиве. Значит, пропала его первая охота? Нет, он найдет шалашик, хотя бы ему пришлось обшарить все озеро.
Он нащупал весло в мокрой, скользкой осоке, отвязал челнок и с силой оттолкнулся от берега. Челнок нехотя сдвинулся с места, взмутив воду, прополз по илистому дну и после нескольких толчков стал легким — его приняла глубокая вода.
Шалашик отца находился напротив старого вяза, у левой оконечности Березового коря. Надо держаться берега, а затем взять немного влево. Берег почти невидим, лишь порой в белесой мути угольно вычерчивалась верхушка стога или крона дерева. Будь этот проклятый туман хоть недвижим, но он тек, бежал над водой, кружил голову и невольно увлекал за собой. Вскоре Юрка не знал, где находится. То вдруг шуршала ряска под днищем челнока и выступала сита черной стенкой, но он не узнавал ее, потому что очертания озерной поросли были скрыты за туманом. То он попадал в сухую гущу камыша и с облегчением думал: рядом должен быть Салтный. Но камыш вдруг кончался, и он вновь оказывался на чистом. Порой ему казалось, что он кружит, как слепая лошадь, возвращаясь все время к исходной точке, а порой — что заплыл не то в Дуняшкину, не то в Прудковскую заводь.
Послышался странный, незнакомый звук, будто прачка шлепает жгутом по воде. Юрка сообразил, что это весельная лодка. У местных охотников были только кормовки. «Видать, городские», — подумал он. В тумане обрисовался задранный кверху нос моторки, потом два нависших над водой весла, с которых, звеня, сбегали капли воды. И голос егеря Петра Иваныча произнес:
— Эй, в лодке, где мы находимся?
— А я и сам не знаю, Петр Иваныч! — отозвался Юрка. — Заблудился. — И с мальчишеским любопытством добавил: — А почему вы без мотора идете?
— Какой тут к черту мотор! — ворчливо сказал егерь. — Того гляди винт запорешь. Салтный не знаешь где?
— Вроде бы слева… Или справа, — ответил Юрка.
Егерь коротко выругался, и лодка скрылась в тумане.
Уже туман начал просвечиваться желтизной восхода, когда Юрка наткнулся на шалаш, в котором устраивался охотник. Юрка хотел окликнуть охотника, спросить, как проехать к Березовому корю, как туман с бешеной быстротой потек к западу, забивая рот словно мокрой ватой, затем взлетел кверху и вмиг исчез. Сделав свою работу, рассветный ветер сразу стих. Простор расчистился и стал виден до последней камышинки, хвоща, серебристо-голубой вверху, золотистый по горизонту, где вставало солнце, угольно-черный там, где берег и деревья. А вода, огненноперая под восходом, стала незримой на всем остальном зеркале озера, она казалась единой с воздухом, неосязаемой, невесомой, прозрачной стихией.
