Привязав челнок и спрятав весло в осоке, Юрка двинулся к лесной опушке. Едва он вступил в лес, как резко, гортанно всхлипнула сойка, неусыпный лесной страж: «Вра-аг!.. Вра-аг!..» — прокричала она. Но, словно зная, что идет честный и справедливый охотник, который не погубит даром дышащее, радующееся жизни существо, никто не попрятался. Дрозды доверчиво кружили над самой его головой, клевали спелую рябину, дятелок в красной тюбетейке долбил клювом ель, вылущивая из трещин коры жирных, вкусных жуков, а на ржавой закраине болота, видимой сквозь чащу, спокойно бродили тонконогие чибисы и кулики-воробышки, кулички и носатые бекасы. И Юрка, чувствуя свою честность перед этим миром, шел свободным, легким шагом хозяина земли…
Петрак и Валька
Всю дорогу до озера Великого Валька Косой рассказывал небылицы. Я уже был наслышан о нем как о самом отъявленном врале в деревне, но почему-то он рисовался мне вдохновенным выдумщиком, с безудержно поэтической фантазией, что не врет даже, а сочиняет для украшения своей жизни. Я ошибался: он врал как-то мрачно, невразумительно, ленясь продумать свою выдумку до конца, и при этом сильнее обычного заводил под лоб косые, сонные глаза.
Мы повстречались с ним и с Петраком, колхозным шофером, свояком Анатолия Ивановича, неподалеку от опушки леса, сбегающего к озеру.
Склонившаяся над тропкой кроваво-красная, опаленная заморозками рябина с черными, свернувшимися в трубку листочками вдруг сильно тряхнула всеми своими гроздьями, окропив белесую, в инее, траву, будто каплями горячей крови, россыпью пунцовых ягод, и наперерез нам из глуби леса с хрустом и треском вышли двое — сперва Петрак, за ним Валька. Оба в полном охотничьем снаряжении — рваных шубейках, подпоясанных поясами-патронташами, теплых шапках, резиновых сапогах, на одном плече — ружье, на другом — мешок с чучелами, из рваной мешковины торчали острые деревянные клювы. Было что-то грозное в их внезапном и шумном появлении. И так же грозно прозвучал их ответ Анатолию Ивановичу, спросившему: какого лешего понадобилось им в чаще?
— Кости искали!..
С нами был новичок, впервые попавший в Мещеру, но много наслышанный о всяких чудесах этого таинственного края; он приметно вздрогнул, замедлил шаг и с жадным, обмирающим интересом спросил:
— Какие кости?
— Шибаевскую почтальоншу волк задрал, — закуривая, ответил Петрак.
— Как задрал?
— А вы у Вальки спросите, его новость, — кивнул на своего напарника Петрак.
— Известно как! — сиповато и угрюмо отозвался тот и так сильно завел глаза под лобную кость, что на виду остались лишь блестящие, с желтинкой белки. — Удушил за горло, после всю мякоть объел.
— И ты что же, впрямь ходил кости искать? — с насмешливым сожалением спросил свояка Анатолий Иванович. — Нешто волки нападают на человека об эту пору?
— Известно, не нападают, — так же спокойно ответил Петрак, с наслаждением затягиваясь крепким самосадом. — Да ведь надо Вальке проверку сделать. Он с того и привык врать без удержу, что никто его за руки не хватает.
— И с чего ты все брешешь, Валька? — укоризненно сказал Анатолий Иванович.
Пятнадцатилетний Валька играл под мужичка: он солидно горбился, баловал куревом, при разговоре не смотрел собеседнику в лицо, что, впрочем, было ему и трудновато, поскольку взгляд его целил то вверх, то вбок, с ответами не торопился, как человек, знающий себе цену. Он и сейчас помедлил, а затем произнес сиповато, с горькой иронией:
— Кобель брешет, а мне брехать не положено!
— Ну, а кости-то нашли? — приставал москвич.
— Нашли, — сказал Петрак. — Лошадий череп у прудка какой год дождями моется. Валька споткнулся об него, чуть в штаны не намочил.
Презрительная усмешка тронула Валькины губы, но он никак не отозвался на шутку Петрака.
— Скажи, Валька, тебя за что из школы выгнали? — поинтересовался Анатолий Иванович. — За неуспех в науках или за вранье?
— Еще б не выгнали! — куда-то в пустоту отозвался Валька. — Когда я им школу чуть не спалил!
— Это как же так?
— Очень даже просто. С девчатами в сенях цигарки курил, ну и обронил уголек.
— Опять врет! — радостно изумился Анатолий Иванович. — Девчата с тобой не водятся.
— За прогулы его выгнали, — вмешался Петрак. — Я спрашивал учительницу. Охота пуще неволи, он весь сентябрь в Прудковской заводи да на Салтном проучился. Эх, Валька, Валька, — добавил он каким-то другим, потеплевшим, сожалеющим тоном, — забаловался ты без отца, без матери. Некому тебя выпороть, некому за вихры потаскать!
— За вихры — это и тетка умеет! — угрюмо отозвался Валька.
— Куда там! Ей и своих не перетаскать, полдюжины мал мала меньше. Ничего, мы тебя в шофера наладим.
Я с удивлением смотрел на Петрака, — его смуглое, грубое, узкоглазое, в острых оспинках лицо, словно спрыснутое под кожей на левой щеке и виске синь порохом, было сейчас раздумчиво-ласковым, почти нежным.
— Мне в шофера никак нельзя, — заявил Валька с некоторым даже торжеством. — Зрение не позволяет. Я всю окружность наоборот вижу.
— Как это наоборот?
— Кверху ногами. Где для тебя земля, для меня небо, тебе голова, а мне, скажем, пятки.
— Ладно врать-то! Чирков влет колошматишь, значит, и за баранкой углядишь. Ишь, стервец, в паразиты метит!
Валька пожал плечами и, ссутулившись, прошел вперед. Анатолий Иванович поинтересовался, зачем Петрак и Валька взяли с собой чучела.
— Так мы ж на ночевку идем, — ответил Петрак.
— На утреннюю зорю? — удивился Анатолий Иванович. — Так ведь не подсаживается утка.
— Знаю, что не подсаживается, — согласился Петрак. — Да и на пролет ее не больно возьмешь, в поздноту летит.
— Тут все-таки шанс есть, хоть порох потратишь, а утреннее дело — мертвое.
— Знаю, — досадливо отмахнулся Петрак. — Да Валька привязался: пойдем на ночь. Один-то боится. Набрешет разных страстей и сам же пугается.
— И что это с погодой делается? — задумчиво сказал Анатолий Иванович. — В прежние годы до самых праздников охотились, а нынче в октябре пусто.
— Да, погодка! В августе заморозки были! Помнишь?
— И всегда теперь так будет, раз льдина подошла! — обернувшись, веско сказал Валька.
— Какая льдина?
— Известно какая, во всех газетах пишут. Огромная льдина подошла к нашей земле. Айз… берег называется. Пока она вся на солнце не истает, будут холода стоять.
Анатолий Иванович негромко, со вкусом захохотал. Но Петрак даже не улыбнулся.
— Ты мне покажешь эти газеты, — сказал он угрожающе.
— Я сам не читал, — пробормотал Валька, — люди сказывали.
На озере было холодно и неприятно. За серой наволочью туч солнце размытым желтым пятном сползало к горизонту. Вода закраин схвачена коркой льда, похожей на постный сахар, дальше, до самого выхода из крошечной бухточки, покрыта шугой, застывшей ледяной кашицей. Солнце уже не справляется с утренним подморозком, и поседевшая осока-шумиха стала как жесть, я порезал руки, отыскивая припрятанное в траве весло.
Анатолий Иванович совещался с Петраком, куда держать путь. Решили — недалеко, на Березовый корь, намывной остров, поросший осоковатой травой и низким кустарником. Выбрали Березовый корь из того только резона, что туда давно никто не наведывался. Все еще не улетевшие утки держались на чистом, где к ним было не подступиться.
Наслушавшись безнадежных разговоров охотников, мой земляк решил остаться на берегу. «Поброжу по болоту, может, хоть бекаса подниму», — сказал он и, взяв ружье под мышку, зашагал прочь, громко шурша сапогами по осоке.
Он избрал благую долю. Когда мы выплыли на чистое и ветер, срывая с медленных, тяжелых волн пенную оторочку, зашвырял в лицо ледяными брызгами, я ему от души позавидовал. Вальке Косому, Петраку и Анатолию Ивановичу было лучше, работа веслом согревала. Валька даже скинул шубейку и, стоя в рост в своем челноке, поигрывал силушкой: то птицей летел вперед, то тормозил, погружая чуть не все весло в бурлящую воду.
Березовый корь со всех сторон окружен топкой, шоколадного цвета грязью, делающей его почти неприступным. Впереди же себя дозором выставил небольшие островки, на их вязкой, болотистой почве, напоминающей асфальтовый вар, растут кусты и неизбежная сита, В сите хоронятся ондатровые домишки с куполами из всякого мусора: щепочек, веточек, сухой лещуги. Один из таких островков облюбовал для себя Петрак.
— Валька, слышь! — крикнул он. — Ты под сухарой располагайся, там есть подъезд.
На ближнем мыске Березового коря, среди низкорослых кустов, возвышался каким-то чудом попавший туда осокорь.
— Охота была! — сипло отозвался Валька. — Там Жамов змея видел!
— Какого змея? Желтопузика, небось!
— Говорю — змея! Что он, ужа от змея не отличит? Зеленый, бородавчатый, в кулак толщиной и с погремушками. Как погремушкой тряхнет — так всего ядом опрыснет!
