Эту победу завоевывают советские бойцы на фронтах, на суше, на море и в небе, и среди этих бойцов старый ветеран ленинской гвардии Александра Михайловна Коллонтай.
Александра Михайловна с великим удовлетворением посмотрит на карту Европы, окинет мысленным взглядом почти полуторатысячную линию советско-финского фронта, на котором еще за девять месяцев до капитуляции фашистской Германии наступит тишина, та особая тишина, которую благословляют люди. Советские дивизии отойдут на новые позиции против главного врага — германского фашизма.
Как дорога человеку каждая минута такой тишины, когда не рвутся снаряды, не воют сирены, не полыхают зарева пожарищ, когда слышен звоночек велосипеда на проселочной дороге, повизгивает пила лесоруба, журчит ручей.
Но это все впереди, а сейчас…
…А сейчас Улаф в фартуке и колпаке влетел в каюту к Антошке. Она кормила Джонни, да так и застыла с ложкой в руке от удивления.
— Что случилось, Улаф?
Улаф сорвал с головы колпак и, низко склонившись, помахал им, словно в руках у него была шляпа д'Артаньяна.
— О прелестная фрекен Антошка, вы как-то выразили желание увидеть полярное сияние. Оно к вашим услугам, можете полюбоваться.
Антошка взвизгнула от радости. Столько дней идти по северным морям и не увидеть полярного сияния было бы обидно.
— Мы возьмем с собой Джонни, ему тоже будет интересно.
— Да, да, — торопил Улаф, — но сияние может так же внезапно исчезнуть, как и появилось, хотя я приказал ждать ваше сиятельство.
Антошка принялась одевать мальчика, которого уже клонило ко сну, и он стал капризничать, но, увидев, что Антошка весело смеется, смирился: раз смеется, значит, придумала для него что-то очень интересное.
Улаф помог Антошке взобраться по трапу наверх. Придерживая ее сзади под локоть, он на другой руке нес закутанного Джонни. Пароход порядком качало.
Антошка выскочила на палубу и ахнула. И Джонни что-то весело залопотал, протягивая руки к небу, как к ярко освещенной рождественской елке.
Горизонт отодвинулся, купол неба высоко поднялся, и из кромешной черноты спускался, колыхая широкими складками, гигантский занавес — легкий, яркий, трепещущий. По сиреневому фону лились голубые и золотистые струи. Нижний край занавеса то опускался и, казалось, готов нырнуть в море, то быстро вздергивался вверх, складки развевались, сиреневый цвет густел и превращался в темно-синий, и по нему пульсировали розоватые и всех оттенков сиреневые штрихи.
Внизу дул ледяной ветер, белые гребешки волн отражали игру красок, а там, наверху, казалось, легкий летний ветер распахивал над миром складки небесного занавеса.
Моряки, пробегая по палубе, тоже на минуту-другую задерживались, чтобы полюбоваться на чудесную картину, хотя она для них была не в диковинку и постоянное напряженное чувство опасности не очень-то располагало к созерцанию. Вышла из лазарета и Елизавета Карповна и, не замеченная детьми, прислонилась к переборке. С легкой грустью наблюдала она за ними.
Антошка совсем еще девчонка и радуется, как Джонни. И хорошо, что умеет радоваться, и Улаф хороший, славный юноша. А сейчас, кажется, переживает свою первую любовь и не умеет скрывать ее, а может быть, и сам еще не осознал.
Джонни сложил губы трубочкой и изо всех сил дул.
— Малыш думает, что это огромный мыльный пузырь, — рассмеялась Антошка. — Ты вглядись, Улаф, ведь точно такими же красками переливается мыльный пузырь.
Но Улаф не отрываясь любовался сиянием, отраженным в глазах Антошки. Они, как два маленьких зеркала, переливали синими, фиолетовыми и золотистыми отсветами. Улаф был счастлив, и ему казалось, что он сам вызвал волшебное свечение неба, чтобы подарить радость этой удивительной девочке, не похожей ни на одну другую.
— Ты смотри, Улаф, — теребила за рукав юношу Антошка, — мы в сказке. Смотри, смотри… Сейчас это уже похоже не на занавес, а на орган; ты видишь, как пульсируют звуки? Ты слышишь, как он торжественно звучит?
— Это гудит ветер и скрипят снасти, — отвечал Улаф, сам завороженный и зрелищем, и волнением Антошки.
— Орган замолк. И снова колышется занавес. Он прикреплен, наверно, к звездам! — шепчет Антошка.
Полярное сияние вспыхивало, разгоралось то ярче, то бледнело, нижний край сине-белой бахромы поднимался все выше, занавес разделился на несколько отдельных полос и медленно растворился во мраке.
— Чудо! — с восхищением воскликнула Антошка. — Спасибо тебе, Улаф.
Джонни вертел во все стороны головой и разочарованно разводил руками. Волшебная елка исчезла. Ночь стала еще чернее, гребни волн поднимались выше и, налетая на пароход, вдребезги разбивались, и брызги, замерзая в воздухе, горошинами сыпались на палубу.
— Мамочка, — Антошка заметила, наконец, Елизавету Карловну, — ты видела, видела это чудо?
— Да, волшебное зрелище, и есть в нем что-то зловещее…
— А по-моему, праздничное, радостное, — возразила Антошка.
— Иди укладывай Джонни и ложись сама, а я пойду в радиорубку: капитан позволил мне послушать последние известия из Москвы.
— Я буду тебя ждать.
— Если передадут что-нибудь особенное, я тебя разбужу.
— Спокойной ночи, — помахала Антошка Улафу.
— Спокойной ночи, — ответил Улаф.
Ему вдруг стало страшно. Зачем эта девчонка здесь? Зачем взяли ее на эту старую галошу и тащат по минным полям, словно испытывают судьбу. Она же ничего не понимает и даже не догадывается, почему у капитана за эти дни голова еще больше побелела. Матросы несут солдатскую службу. Улаф тоже солдат. Если бы он мог неотлучно быть рядом с Антошкой, то, в случае чего… А что «в случае чего»? Напорись пароход на мину или попади в него торпеда, к небу взметнется пламя, рухнет вниз, и все…
Улаф чистил кастрюли в камбузе с ожесточением и был очень зол на себя: перед ним, как два маленьких светлых зеркала, светились глаза Антошки, и в них мерцали синие, голубые, золотистые блики…
Антошка лежала на кровати, обняв Джонни, и думала о том, что она, в сущности, пустой и лишний человек и ей не суждено совершить никакого подвига — неужто так и будет пассажиром в жизни?
А вдруг сейчас придет мама и скажет: война кончилась.
— Я не хочу, чтобы кончилась — кончилась без меня, — вслух сказала Антошка и ужаснулась: —Дура, идиотка, эгоистка!..
Улаф думает, что ей нужны зрелища, развлечения. Он не понимает, что ей нужно быть скорее на родине. А может быть, капитан нарочно отстал, чтобы прибыть в Мурманск к концу войны: ведь конвой, наверно, уже подходит к Мурманску, а они плывут себе, как на прогулке.
В задраенные иллюминаторы бились ледяные брызги, пароход раскачивало все сильнее, противно трещали переборки. Антошка спустилась с подушки и уперлась пятками в спинку койки. Ударила волна, и Антошку вышвырнуло из койки, а за ней кувырком полетел Джонни и отчаянно закричал.
Антошка выждала момент, когда пароход выходил из крена, и, подхватив Джонни, уселась в кресло, привинченное к полу. Но и в кресле трудно было усидеть. Джонни заливался криком.
— У кошки боли, у акулы боли… — начала свою присказку Антошка, устраивая Джонни поудобнее, чтобы он меньше чувствовал качку.
Малыш вцепился в Антошкину косу, прильнул к ней, и сон сморил его.
У ОСТРОВА МЕДВЕЖЬЕГО
Антошка проснулась первой, оделась и вышла на палубу. После бурной ночи, когда волны еще яростно стучат в борта парохода, ветер прорвал темную толщу туч, и на небе всплыло солнце. Антошка увидела, что их пароход, словно по щучьему велению, очутился в сказочном городе, торжественно освещенном солнцем. Тяжело покачивались корабли-дома, а по улице между ними плыли сине-белые сверкающие скалы. Большой город в море.
Антошка даже глазам своим не поверила, побежала вниз, растолкала маму.
— Мамочка, ты только погляди, где мы очутились!
Елизавета Карповна накинула шубу.
— Антошка, мы догнали конвой и снова идем в строю, а это айсберги. Чудо!
Ветер словно и ждал только момента, чтобы Антошка увидела этот чудо-город, снова задернул облака, напустил тумана, и город стал таять на глазах, исчезать. Теперь уже и ближнего парохода не видно. В стекла иллюминатора застучал ледяной дождь.
На пароходе царило оживление. Мистер Эндрю чувствовал себя победителем.
— Теперь в строю идти просто приятно, — говорил он, потирая руки.
Лица моряков были освещены радостью: все мучительно пережили одиночество в море.
Погода менялась, как в калейдоскопе. Туман сменялся снежной пургой, пурга — ледяным дождем, иногда выглядывало солнце.
Все свободные от вахты были на палубе. Туда же вышли и Антошка с мамой. Доктор Чарльз совершал свою прогулку после завтрака.
Из-за облаков выглянул край солнечного каравая и осветил на горизонте по правому борту темную скалистую громаду.
