Басманов и Сугорин, только утром вернувшиеся с Восточного фронта на «Валгаллу», давали пояснения. Кирсанов, Ростокин и Алла внимательно слушали, не вмешиваясь в разговор профессионалов.
– Помогая свободолюбивым бурам, – рассуждал Воронцов, мы здорово окоротили колонизаторские аппетиты англичан. Теоретически это правильно. Разевать рот шире куска (чужого) – аморально. Им наша виктория еще как аукнется! С другой стороны – выручив буров, мы затормозили движение прогресса. Если даже британцы зацепятся за Кейптаун, как за Гибралтар, на остальной территории, вплоть до экватора, действительно вновь расцветет семнадцатый век со всеми его прелестями, подкрепленный автоматическим оружием…
– А нам-то что? – поинтересовался Басманов. Он, несмотря на приобретенный в общении с Братством жизненный опыт, оставался человеком начала ХХ века, со всеми достоинствами и недостатками. Ему сотня, да и тысяча убитых лично им или по его команде врагов не представлялись темой для рефлексий. На то и война. Каждый может воткнуть свой штык в землю раньше, чем чужой воткнется тебе между ребер. Вопрос только совести, чести, личной храбрости или, как говорили старшие товарищи, – «убеждений». В убеждения британцев Басманов не верил.
Да, он сам после тяжелого поражения Белой армии на Северном Кавказе и страшной эвакуации из Новороссийска решил было прекратить свое личное участие в Гражданской войне. Из гвардейского капитана согласился стать никому не нужным эвакуантом, озабоченным только личной судьбой. И что? Едва на месяц хватило этих недостойных настроений. И снова подписался на два века нескончаемых войн. Зачем еще жить нормальному офицеру?
Оттого и принял он без вопросов главенство Шульгина и Новикова, нашедших его на стамбульском бульваре. Кем они показались ему вначале? Богатенькими господами, прожигающими жизнь и носящими золотые часы с цепочкой в жилетном кармане? А через пять минут оказались людьми, которые знают, что делать, и за которыми стоит пойти в огонь и в воду. Он пошел. До сих пор не жалеет. Посторонних тем более жалеть не собирается.
– Нам – ничего, – согласился Дмитрий. – Мы в чистом выигрыше. После ухода англичан из Кимберли и золотоносных территорий там все – наше. Буры сами по себе добычей алмазов и золота не интересуются. Не тот характер, чтобы грязной тачкой руки пачкать. Им хватит оговоренных с Крюгером отчислений. Пятнадцать процентов с прибыли – и никаких забот.
– Что же касательно твоих слов о «торможении прогресса», – заметил Ростокин, – так я не согласен. Историю тоже учил. Ну, аннексировали британцы тот раз Оранжевую и Трансвааль, создали ЮАС.[97] Ладно, дорог понастроили, городов, промышленность развили. А толку? Негров угнетали, апартеид придумали. Пусть уж все идет, как сейчас пошло. Заодно и посмотрим, вдруг у нас, если тут задержимся, цивилизаторская миссия лучше получится…
– Очень может быть, – усмехнулся Воронцов. – Переселенцев из России сюда навезем, кафрам и зулусам объясним преимущества колхозного способа производства над первобытно-общинным…
Иронии последних слов никто не понял, но и интонации было достаточно.
– Прошу заметить, господа, – война еще не закончена, – сказал Сугорин. – Господин Белли хотя и разгромил конвой, но большую часть живой силы британцы в Кейптаун все же доставили. Организуются, приведут себя в порядок и зимой вполне могут начать контрнаступление, тем более буры скоро начнут разъезжаться по домам. Вооруженный народ – не кадровая армия, его кормить некому…
– Значит, придется постараться, чтобы настроения наступать у «просвещенных мореплавателей» больше не появилось, – вертя в пальцах карандаш, которым делал пометки в блокноте, заявил Кирсанов. – Любая нация в определенный момент исчерпывает свои пассионарные возможности. Испанцы с португальцами в семнадцатом, англичане пусть остановятся в этом. Наши друзья в Лондоне смогут использовать свои возможности, чтобы так и вышло? Я помню вашу историю. Англичане добровольно ушли из Индии в девятьсот сорок седьмом. Пускай отсюда уйдут в восемьсот девяносто девятом. Есть повод, чтобы немедленно подписать мирный договор. Пока сохраняется угроза Кейптауну, Королевское правительство должно проявить сговорчивость. А нет – так его можно и свалить. Кто там за немедленный мир – Ллойд-Джордж?[98] Пусть станет премьером на пятнадцать лет раньше…
– Размах у вас, Павел Васильевич, – сказал Сугорин.
– Почему и нет? Без размаха чего же большие дела затевать? Мало таких случаев в истории? Вы, Валерий Евгеньевич, не хуже меня знаете. А насчет переселенцев, Дмитрий Сергеевич, вы зря шутите. Помнится, в двадцатом году мы именно здесь собирались княжество создавать. И кто же нам помешает навербовать в России тысяч десять-двадцать добровольцев, в казачье сословие их произвести… Земли тут много, буры возражать не будут, потому как наши полководцы, – он отвесил поклон в сторону Басманова с Сугориным, – за год сформируют для их защиты настоящую кадровую армию. Бесплатную и самую страшную в мире.
Флот, тоже не Российский, а наш, название потом придумаем, станем базировать в Дурбане, зачем нам теперь Лоренцу-Маркиш? Денег, надеюсь, хватит, чтобы в Филадельфии и Германии построить десяток крейсеров и броненосцев? Ах, да, еще и французы для России «Цесаревич» сделали! Вот и появятся у нас, трансвальцев, раньше, чем у Японии, современные военно-морские силы. В ключевой точке мира. Никому не подвластные и никому ничем не обязанные…
– Ну и заносит вас, Павел Васильевич, ну и заносит… – скептицизма у Сугорина не убавилось.
– Ладно, – следующий вопрос задал Ростокин. – Правительство мы свалим, с бурами, считай, договорились. А с государем императором Всероссийским как быть? Вы его убеждать возьметесь в необходимости и осуществимости ваших прожектов?
– Зачем я? Мне своей работы хватит. Для таких дел леди Спенсер имеется. Мы из нее нового Распутина сделаем…
Все дружно захохотали. Но Воронцов, смеясь вместе со всеми, подумал: «Ничего, кстати, глупого жандарм не сказал. Все крайне логично и рационально. С нашими возможностями – вполне по силам…»
И еще одна мысль промелькнула: «Не здесь ли ключ к реальности Ростокина? Мы ведь об этом с Андреем говорили – изменился характер Николая, и все пошло совсем по-другому. Вот Сильвия его и перевоспитает. Распутин – не Распутин, а совсем чуть-чуть подправить личность, наделить царя чертами папаши, Александра Третьего, – ничего сложного. Ему ведь только тридцать недавно исполнилось, вполне пластичный материал…»
Кажется, Игорь подумал в том же направлении. Ничего не сказал, однако взгляд его выдал.
– Себя при таком раскладе в каком качестве видите? – спросил Кирсанова Сугорин с долей ехидства. Пусть они и состояли в одном отряде с самого Константинополя, а все-таки армейского капитана он с жандармским ротмистром не равнял. – Наместником новой русской территории не мыслите?
– Да о чем вы, Валерий Евгеньевич? Не по Сеньке шапка. Найдутся достойные люди. Я попроще. Если возражений не будет, желаю в Кейптаун отправиться. На месте присмотреться, что у них и как. Вдруг что и высмотрю интересное, как нашему брату положено. Вы же за такие дела не возьметесь?
Воронцов опять усмехнулся.
Было время, он давал Кирсанову читать интересные книжки, в том числе весь цикл романов об Исаеве-Штирлице. И фильмы тоже показывал. В принципе Павлу нравилось, хотя нередко он обращался к Воронцову с вопросами: «Это что, на самом деле так было?» Получив утвердительный ответ, разводил руками: «Не зря я коммунистов никогда не уважал. Уж такое дилетантство, уж такое… А полковник Гиацинтов в „Пароль не нужен“ – вообще злобная карикатура. Я бы на его месте этого Максима со всем подпольем раскассировал– и делать нечего! Что на самом деле и происходило. Вы разве не знали, что две трети большевиков и эсеров у нас в агентах состояли?
– Однако проиграли вы, а не они, – со странной для самого себя горячностью отвечал Воронцов. Вроде как на белой стороне воюет, а про бывшую Советскую власть все равно упреки слышать неприятно. Жизнь ведь там прожита, пусть и с чувством внутреннего протеста. Так ведь и выбора не было. Потом появился…
– Не ко мне вопрос, не ко мне, – с теми самыми жандармскими интонациями, заведомо утрированными, отвечал Кирсанов. – Наша б воля, кроме «легальных марксистов», вроде господина Струве, все остальные в Акатуе бессрочную каторгу тянули. Да десяток министров посадить – и мировой войны бы не случилось.
– Кейптаун для тебя, – спросил Воронцов, – вроде Владивостока будет?
– Лучше, Дмитрий Сергеевич. Намного. Там, как ни крути, русские люди с русскими глотки друг другу рвали, а здесь мы – деликатненько. Они между собой разбираться станут, мы в сторонке постоим.
