Одновременно поручик был освобожден от всех нарядов по службе.
Теперь счастливый жених мог посвятить все свое время невесте.
Ненаглядное чудовище Катенька не отпускала его ни на минуту. Танцуя с ним, она торопилась условиться только об одном: где они увидятся завтра?
Завтра Жорж являлся на очередном бале.
Вокруг была привычная атмосфера большого бала. Подле Натальи Николаевны слышался привычный шепот восхищения.
Упоенная, запыхавшаяся, подбегает Екатерина. Наталья Николаевна глядит на нее с каким-то новым, может быть жестоким, любопытством.
– Тебе пора отдохнуть, Коко!
Коко, усталая, покорная, садится. Наталья Николаевна заботливо оправляет складки ее платья.
Екатерина ищет глазами жениха. Но Жорж не подходит. Музыканты уже взяли инструменты наизготовку. Куда же скрылся любимый?
Этот вопрос невеста задает себе и вечером и днем. Жорж занят важными хлопотами. Нужно обсудить весь церемониал будущей свадьбы с шаферами-однополчанами. Жорж часто посещает и дом однополчанина Полетики. Правда, ротмистр Полетика, давно женатый, никак не может быть шафером. Зато ротмистр и его супруга Идалия Григорьевна будут желанными гостями на свадьбе.
Дантес сидит в гостиной Идалии Григорьевны. Идалия Григорьевна не раз говорила Наталье Николаевне, что Жорж охотно и часто посещает своих однополчан в эти предсвадебные дни, желая подчеркнуть, что его новое семейное положение никогда не разрушит священных традиций полковой дружбы.
– А Натали? Что отвечала вам Натали? – спрашивает гость.
– Натали, как всегда, отмалчивается. Надо же знать ее характер, барон! – Идалия Григорьевна щурит глаза. – Но я думаю, что в этом молчании таится надежда для вас, мой друг.
Надежда не сбывалась.
День свадьбы приближался. Можно сказать, в Петербурге не было другого события, которое привлекло бы такое взволнованное внимание света. О свадьбе барона Геккерена говорили даже в Зимнем дворце.
– Что это? Великодушие или жертва? – недоуменно спрашивала императрица. Она очень хорошо знала красавца кавалергарда барона Геккерена и очень смутно представляла фрейлину Екатерину Гончарову, которая недавно, согласно придворному этикету, обратилась к ней с всеподданнейшей просьбой о разрешении вступить в брак. Императрица никак не могла понять, почему такую заурядную девицу удостоил своим выбором блистательный жених. К тому же в связи с этой свадьбой во дворце шушукались о жене камер-юнкера Пушкина. – Что же это? – повторяла государыня, раздумывая о женитьбе Геккерена. – Жертва или великодушие?
Разговор происходил за интимным чаем, в семейном императорском кругу. Императрица вопросительно глядела на супруга. Но император не считал нужным вступать в разговор. Женитьба какого-то поручика, хотя бы взласканного вниманием света, не входила в круг его государственных забот. У каждого барона может быть своя фантазия. У барона Геккерена тоже.
В гостиных обсуждался животрепещущий вопрос: как поведут себя на этой свадьбе Натали Пушкина и ее муж?
«Завтра, в воскресенье, будет происходить эта странная свадьба», – писала брату Софья Николаевна Карамзина. Самое страстное ее желание заключалось в том, чтобы «видеть вблизи лица главных актеров в заключительной сцене этой таинственной драмы».
Жорж Дантес и Екатерина Гончарова были готовы к тому, чтобы явиться перед зрителями в пышном свадебном церемониале. У Софьи Николаевны Карамзиной не было уверенности в том, что в заключительной сцене «таинственной драмы» будет участвовать Натали Пушкина. Удастся ли ей выполнить добрый совет Софи и добиться у мужа разрешения присутствовать на бракосочетании сестры? «За Пушкина, – размышляет Софья Николаевна, – ни в чем нельзя поручиться. Он по-прежнему утверждает, что предстоящая свадьба – одно притворство, и заканчивает оборванную на полуслове фразу демоническим смехом…» Таковы наблюдения Софи Карамзиной. Но нет ли в этом свидетельстве преувеличения?
Накануне свадьбы, всполошившей весь светский Петербург, Пушкин сидел у себя за письменным столом и делал выписки из книги академика Крашенинникова: «Описание земли Камчатки». Степан Петрович Крашенинников, выдающийся русский ученый, последователь Ломоносова, был неутомимым путешественником. В первой половине XVIII века он провел несколько лет на Камчатке. Его труд был щедрым даром русской науке. Читатели пушкинского «Современника» должны были получить статью издателя о неведомой им окраине России.
Александр Сергеевич перелистывал книгу Крашенинникова, не выпуская пера из рук. Еще раз перечитал увлекшую его страницу и записал: «Смотри грациозную их сказку о ветре и о зорях утренней и вечерней». И стал искать в своих записях, какую еще из сказок, бытующих на Камчатке, он отметил. А, вот! «Первым жителем и богом Камчатки почитается Кут. Смотри сказку о его ссоре с женою». Истинная прелесть! Продолжая работу, стал бегло набрасывать для будущей статьи: «Камчатка – страна печальная, гористая, влажная. Ветры почти беспрестанно обвевают ее. Снега не тают на высоких горах…»
Когда пришел Александр Иванович Тургенев, он был немало удивлен предметом занятий Пушкина. Книге Крашенинникова исполнилось со дня издания восемьдесят лет. Почему же вдруг обратился к ней Пушкин?
– Доколе придется повторять нам, что мы равнодушны и нелюбопытны ко всему, что касается родной земли, – отвечал Александр Сергеевич.
Он стал рассказывать о задуманной для журнала статье. Перелистал книгу Крашенинникова.
– Летопись наша, испещренная именами царей, полководцев и духовных особ, высокомерно обходит подвижников, имен которых не отыщешь в родословных книгах. Кто знает Федота Алексеева? По свидетельству академика Крашенинникова, он первый из русских посетил Камчатку. Жизнь отважного искателя, вступившего в новый первобытный мир, – вот предмет для писателей и поэтов. А сам Крашенинников? – продолжал Пушкин, увлекшись. – Какая неутомимость в трудах, какая глубина и широта в описаниях! Поэтические сказки Камчатки он занес в свою книгу с тем же вниманием, как и описания рек или огнедышащих гор. И вот зарождение поэзии первобытной. Откуда гром? Бог Кут перетаскивает на небесах свои лодки с реки на реку. Откуда молния? Духи бросают на землю горящие головешки из своих небесных юрт. Истинно можно сказать – поэзия рождается у первого разложенного человеком костра, а пожалуй, и раньше… Но в суетности своей мы пренебрегаем созданиями народной фантазии и уподобляемся прирожденным слепцам, не ведающим, откуда рождается свет.
– Вижу, что с головой ушли вы, Александр Сергеевич, в дела журнальные. Что еще готовите читателям «Современника»?
– Нелегкий вопрос, Александр Иванович! Хочу писать в журнале о песнях, сказках и пословицах, о Тредьяковском и о знаменитом разбойнике Ваньке Каине, о мемуарах парижского палача и о библиотеке славного нашего просветителя Новикова, о знаменитых авантюристах и трагических историях… А как обойтись журналу без опытов библиографических?
Пушкин перебрал рукописи.
– Кстати, не угодно ли вам будет прослушать любопытную историю о последнем свойственнике Иоанны д'Арк? Вычитал я ее в английском журнале.
«В Лондоне, – начал читать поэт, – в прошлом, 1836 году, умер некто г. Дюлис, потомок родного брата Иоанны д'Арк, славной Орлеанской Девственницы…»
Далее следовала краткая летопись дворянского рода Дюлисов, сообщение о продаже с публичного торга семейных документов, в том числе переписки одного из Дюлисов с Вольтером…
Тургенев весь насторожился: из архивов извлечены документы, на поиски которых он и сам бы не пожалел труда.
Пушкин продолжал чтение. В своем письме к Вольтеру дворянин Дюлис, обвиняя автора известной поэмы в оскорблении памяти Орлеанской девы, послал ему изысканно вежливый, но грозный вызов на дуэль. «Несмотря на смешную сторону этого дела, – значилось в комментарии, – Вольтер принял его не в шутку…»
«Милостивый государь, – отвечал дворянину Дюлису прославленный писатель Франции, – письмо, которым вы меня удостоили, застало меня в постели, с которой не схожу вот уже около осьми месяцев. Кажется, вы не изволите знать, что я бедный старик, удрученный болезнями и горестями, а не один из тех храбрых рыцарей, от которых вы произошли…»
Когда Пушкин начал читать письмо Вольтера, Александр Иванович даже привстал с кресла, словно надеялся увидеть в пушкинской рукописи собственноручные письмена великого человека.
– «Могу вас уверить, – продолжал чтение письма Вольтера Пушкин, – что я никаким образом не участвовал в составлении глупой рифмованной хроники, о которой изволите мне писать…»
– Да в каком же из английских журналов вы обнаружили эту публикацию, Александр Сергеевич? – Тургенев уже совершенно не владел собой. Подумать только – какой клад прошел мимо него!
– В журнале «Morning Chronicle», – отвечал Пушкин.
