— Как умерли ее родители?
— Отец погиб в 1941 году во время бомбежки. Его тело извлекли из-под развалин учреждения, где он работал ночным сторожем. После этого мать впала в тяжелейшую депрессию. Она ушла из дома своей сестры и с тех пор жила в восточном Лондоне в совершенно асоциальных условиях. Она ничего не знала о судьбе единственного ребенка и, к тому же, потеряла мужа. Соседи рассказали Беатрис, что она пила, чтобы заглушить боль, ее часто видели на улице пьяной уже в девять утра. В конце 1944 года она много выпила, а потом отравилась снотворными таблетками, — Хелин тяжело вздохнула. — Ужасная трагедия. В возрасте шестнадцати лет Беатрис осталась круглой сиротой. У нее осталась только я.
— Трагедия, в которой виноваты нацисты, — напомнила ей Франка. — Если бы они не оккупировали Гернси, то семья продолжала бы жить мирно и счастливо. У Беатрис не было из-за этого проблем? Я имею в виду проблем с вами, как с одной из тех… кто принадлежал к врагам?
По выражению лица Хелин было видно, что Франка коснулась больного места, но Хелин быстро оправилась и взяла себя в руки.
— Нет, — холодно ответила она. — Такой проблемы у нее не было. Я была ее лучшей подругой, ее приемной матерью, ее защитницей. Она знала, что я никогда не отождествляла себя с идеологией нацизма. Она умела отделять мух от котлет.
Франка решила не развивать дальше эту тему. Хелин очень четко изложила свою правду, и в этом уже ничего нельзя было изменить. Наверное, нет смысла пытаться изменить образ мыслей восьмидесятилетней женщины.
— Так кто же отец Алана? — спросила Франка, вернувшись к началу разговора.
— Один француз. Жюльен. Во время войны он работал у нас.
— Жюльен? Она снова с ним встретилась?
— Вы о нем знаете? — изумленно спросила Хелин.
Франка не знала, что именно известно Хелин, и, поэтому она уклончиво ответила:
— Беатрис несколько раз упоминала о нем.
На лице Хелин отразилось недовольство. Она с удовольствием бы осталась единственной наперсницей Беатрис.
— У нее с Жюльеном был во время войны роман, — сказала она, снова перейдя на шепот. — Это была неприятная история, в которую она меня тогда, к сожалению, не посвятила. Я бы могла ей помочь. Но ладно, после войны Жюльен уехал во Францию, Беатрис — в Англию, и они не общались, как мне кажется, несколько лет. В то лето, в 1956 году, они случайно встретились здесь, на острове. Жюльен приехал с женой, чтобы познакомить ее со своим прошлым, но, видимо, не рассчитывал, что неожиданно столкнется с Беатрис. Старые чувства вспыхнули с новой силой. Да, это был очень романтический момент… Как бы то ни было, они начали встречаться, и Беатрис до конца лета так и не нашла покупателя, да, к тому же еще и забеременела.
— Она рассказывала вам об этом?
— Нет, но я все поняла из отношений. Когда же родился ребенок, я смогла сложить два и два. Отцом его мог быть только Жюльен.
— Что было потом? — спросила Франка после долгой паузы.
— А потом, — ответила Хелин, — я поехала к Фредерику Шэю и все ему рассказала.
Тиканье кухонных часов внезапно оглушило Франку. Ей показалось, что она ослышалась.
— Что, что? — спросила она наконец.
— Брак с Фредериком Шэем был расторгнут, — невозмутимо произнесла Хелин, — и Беатрис с ребенком вернулись ко мне.
Вечером снова позвонил Михаэль и поинтересовался, когда Франка думает вернуться домой. Франка ответила, что не знает.
— Из каких, собственно говоря, средств ты собираешься оплачивать свою авантюру? — ледяным тоном спросил Михаэль.
— У нас есть счет в местном банке, — напомнила ему Франка.
— У нас? Это у меня есть счет. Ты должна раз и навсегда уяснить, что это мои деньги!
— У меня есть доверенность на распоряжение счетом. Много лет ты считал, что я вполне способна сюда ездить и для тебя…
— Господи, такие вещи не обсуждаются по телефону, — зашипел Михаэль, — ты, кажется, и в самом деле ни о чем не догадываешься!
— Я знаю. Ты объясняешь это мне ежедневно на протяжении уже почти десяти лет.
— Наверное, потому, что это действительно так.
Она с трудом удержалась от того, чтобы положить трубку. Но нельзя же каждый раз так заканчивать разговор.
— Почему бы нам на некоторое время не воздержаться от телефонных разговоров? — предложила она. — Позволь мне решить, как жить дальше, а за это время ты и сам сможешь подумать, что делать дальше тебе. Нам обоим нужно для этого время.
— Не вижу такой необходимости. Прежде всего, нет никакого смысла обдумывать то, о чем мы не можем друг с другом поговорить. Это ни к чему не приведет.
— Михаэль, — сказала Франка, — у тебя есть любовница. Ты должен сам, без меня, решить, нужна она тебе или нет. Не надо об этом со мной разговаривать, я ничем не смогу тебе помочь.
— Ага, ты хочешь жить на Гернси и тратить мои деньги до тех пор, пока я с покаянием не вернусь к тебе?
«Какой же он мерзкий», — подумала Франка почти с состраданием.
— Я не думаю, что я здесь напрасно трачу наши деньги, — строго сказала она, — и речь идет не о том, чтобы ты, каясь, вернулся ко мне. Речь идет о том, чтобы ты принял решение. Каким бы оно ни оказалось — ты должен его принять.
— Ты говоришь, как школьный завуч, — раздраженно сказал Михаэль и на этот раз сам, не прощаясь, положил трубку.
Франка пошла в столовую, где сидела Беатрис. На столе перед ней стоял стакан красного вина и лежала развернутая газета. Но Беатрис не читала. Погруженная в свои мысли, она бесцельно смотрела в стол.
— Я не помешала? — спросила Франка.
Беатрис вздрогнула и подняла голову.
— Нет, конечно, нет. Я не могу понять, который теперь час. Вы не хотите поесть? Боюсь, что я сегодня не буду ничего готовить, но…
— Нет, нет, спасибо, я не голодна. Можно мне выпить глоток вина? Только что звонил мой муж, а меня страшно угнетают его звонки.
— Пейте, сколько хотите, — сказала Беатрис и пододвинула Франке бутылку, — у меня это сегодня будет тоже не последний бокал. Мне надо укрепить силы.
Франка достала из шкафа бокал и села рядом с Беатрис.
— Вас тревожит Алан? — неуверенно спросила она. — Хелин сегодня намекала на это.
— Насколько я знаю Хелин, она никогда ни на что не намекает, а подробно рассказывает, — сказала Беатрис и добавила, видя, как изменилось лицо Франки: — Не переживайте, ничего страшного. Я и так уже много вам рассказала, и пара лишних деталей здесь уже ничего не изменят. Вы можете все узнать и от меня.
— Где сейчас Хелин?
— Ужинает с Мэй. Мэй страшно обиделась, потому что я сказала ей, что Майя дрянь и потаскуха, и теперь Хелин хочет ее морально поддержать. Якобы ради нашей с ней дружбы, но на деле она заботится о себе. Мэй часто возит ее в магазины и в кафе, и Хелин панически боится, что все это кончится, если мы с Мэй окончательно разругаемся.
— Эта история с Майей не угрожает вашей дружбе?
Беатрис беспечно махнула рукой.
— О, пустяки! Мэй и без того знает, что я думаю о Майе, я говорила ей об этом уже сто раз. Наверное, она в этот раз надулась из-за формы, в какой это было сказано. Единственный человек, на которого ее рассказ может произвести впечатление, — это Хелин.
— Вы говорили с Аланом?
— У меня руки чешутся взять трубку и позвонить, — призналась Беатрис, — но я всякий раз удерживаю себя. Алану сорок три года. В сущности, я не имею права вмешиваться в его жизнь.
— Я не могу понять, почему он так привязался к Майе, — сказала Франка. — Да, она смазливая девочка, но я не увидела в ней ничего особенного, никакой изюминки. На ее месте могла бы быть любая другая женщина.
— Он хочет только ее. Не спрашивайте меня, почему. Почему люди влюбляются друг в друга, почему любовь иногда так захватывает человека, что он не может отделаться от нее, даже если его постоянно унижают и оскорбляют? Или само это страдание делает невозможным разрыв отношений? Иногда я думаю, что Алан не сможет покончить с этими отношениями до тех пор, пока не установится равновесие сил. Но может быть, я просто мудрствую и придаю всему слишком много несуществующего смысла. Может быть, в Майе есть нечто такое, что очаровывает его и не дает уйти.
— Она сейчас с ним?
На лице Беатрис не дрогнул ни один мускул, но глаза затуманились.
— Да, она с ним. Наверное, убеждает его в том, что безумно его любит, что сильно изменилась. Он, конечно, ухватился за эту соломинку и крепко за нее держится. Но она, несомненно, снова обманет его, и он опять будет страдать.
— Вы не сможете его защитить, — тихо сказала Франка, — защитить надолго. Он уже взрослый.
Беатрис зажгла сигарету и нервно затянулась дымом. Франка видела, что она часто так курит.
— Я знаю. Я сама все время себе это говорю. Это его жизнь, его опыт, его шишки, которые он должен набить. Но, с другой стороны, это же мое дитя. И он всегда останется им.
