— Не получится, — сообщил я.
Мариэтта сразу ощетинилась.
— Почему это?
— Гуманные вы больно, — сказал я с той жалостью, что проявляем только к неизлечимо больным, подхватившим мерзкую болезнь. — У вас эта… как ее., ну рудимент прошлого… забыл… ах да, вспомнил! Совесть… На каждого по совести, ужасно просто. Мои соболезнования. Никогда вам не подняться выше сержантов.
Мариэтта, не отвечая, пошла к выходу. Синенко сказал строго:
— Полуподследственный, поспешите следом. Иначе арестую за уклонение и препятствие правосудию!
— Вот жизнь, — пробормотал я. — Счастье за счастьем…
Мариэтта садилась в машину, но несколько замедленно, позволяя мне с моей черепаховостью успеть открыть дверцу с правой стороны и ввалиться на сиденье.
Она спросила брезгливо:
— Что с тобой?
— Малость ошарашен, — признался я.
Она крутанула руль, выворачивая на дорогу, чуточку нарушив, не уступив главную дорогу, но это же власть, ей все можно, гады, спросила пренебрежительно:
— Чем?.. Убитой?
— А ты думала? — спросил я. — Я как-то верю СМИ, что наше время — самое мирное и спокойное из всех на свете!.. И что люди живут все дольше, что болезни почти побеждены, мы счастливы, как никогда не было со времен питекантропов, и что войн меньше, а преступлений почти нет… Во всяком случае, в моем поселке именно так.
Она вела машину на большей, чем разрешено обывателю, скорости, буркнула, не отрывая взгляда от дороги впереди:
— В городе тоже. Просто у нас работа такая. Раньше за сутки погибало по сто человек, а сейчас разве что один в неделю…
— Ну да, — согласился я, — вам должно казаться, что все вокруг только и делают, что режут, колют и стреляют друг в друга.
— А простым горожанам, — уточнила она, — кажется, что преступления вообще все искоренены, и это почти правда. Мир стал безопасным. А преступляют и убивают на тех уровнях… сложных, где простые люди не бывают.
Я огляделся.
— Едем в центр? Хорошо… Она сразу насторожилась.
— Что хорошего?
— Увижу, — сообщил я, — как живут олигархи.
— Мы едем не к олигарху, — уточнила она. — Но в какой-то мере к близкому к их миру.
— В какой? — спросил я предельно наивно.
— Работает на олигарха, — объяснила она с покровительственной ноткой. — Тот, чьи отпечатки в той квартире.
Минут через пять машина вкатила в район, откуда за километр несло богатством и могуществом. Непосредственно на въезде нас даже остановили, хотя при современной аппаратуре любую проверку можно делать на любой скорости, но, думаю, это проделали с нами для важности и чтобы мы лишний раз уразумели, к каким людям едем, полиция мы или бродячие музыканты.
Я не отказал себе в удовольствии пошарить по Инету и всем существующим базам данных, даже тем, что в распоряжении Пентагона, но, увы, охранники без криминального прошлого, если не считать, что все побывали в горячих точках, все с отличиями, а что и как там себя вели, теперь не проверить… вот так с ходу.
Глава 4
Мариэтта остановила машину перед подъездом солидного дома старинной постройки, а когда вышли, полицейский автомобиль дисциплинированно отъехал на стоянку рядом с домом, но встал так, чтобы все оттуда видеть, наблюдать, сканировать и ябедничать руководству, а к нам прибыть на вызов с максимальной скоростью.
— Впечатляет, — пробормотал я.
— Хороший домик, — согласилась она. Я отмахнулся.
— Меня больше впечатляет, что мы на экранах четырнадцати видеокамер. По-моему, это перебор.
— И ты все заметил? — спросила она язвительно.
— Дык видно же! — ответил я.
Она смолчала, только покосилась несколько ошарашенно. Когда миновали настоящего живого охранника, поставленного, как понимаю, исключительно для престижа, потом через парадный вход, я почти ожидал, что нас встретит дворецкий, и ничуть не удивился, когда в самом деле навстречу вышел солидный господин, похожий на Чемберлена в пору премьерства, сухой и чопорный.
Я уже приучил себя не таращиться тупо на данные из Вики, когда передо мной люди, потому сказал вежливо:
— Здравствуйте, Сергей Павлович. Нам нужен хозяин, Кравцов Марат Хисамович… Прекрасный у вас дом, кстати. Еще сам Беллучини строил, надо же… И Репин с Айвазовским здесь бывали осенью, как сейчас помню, это было на Яблочный Спас…
Он посмотрел на меня с почтением во взгляде.
— Все точно, благодарю. Хозяин вас сейчас примет, позвольте провести вас в гостиную.
В гостиной, когда мы с Мариэттой сели рядышком, она прошептала:
— Сергей Павлович?.. Вы знакомы?
— Нет.
— Тогда откуда…
Я ответил снисходительно:
— Он выглядит как Сергей Павлович, разве не видно?.. Имена накладывают свой отпечаток на людей. Вот назвали бы тебя Нюркой, разве стала бы ты так краситься, носить высокие каблуки, заботиться о волосах?
Она зыркнула на меня искоса.
— Снова издеваешься, гад?..
— Я думал, это основы криминалистики, — ответил я с обидой в голосе. — Ты точно не Нюрка.
— Гад, это комплимент или оскорбление?
— Еще какой, — подтвердил я и произнес мечтательно:
—Мари…этта… Ингриэтта… Гангуэтта… Блин, просто музыка… Усраться можно, как красиво звучит… В тебе есть что-то даже от Аллуэтты, так и слышу музыку, а в остальном ты вылитая Мариэтта, или, как говорила моя бабушка, выкопанная… или выкапанная, уже не помню.
Она прошипела:
— За выкопанную я тебя убью. Тоже мне, зомби нашелся! А откуда знаешь про Репина с Айвазовским?
— Дык я ж эта., культурный эстет, как не знать такого нашего ценного наследия?.. Репин, это был такой художник, кстати. Айвазовский вроде тоже рисовал…
— А Яблочный Спас?
— Угадал, — ответил я скромно. — А может, и нет, но дворецкий подыграл, молодец.
— Гад полосатый, — сказала она с чувством.
— Да, он похож…
— Ты — гад полосатый! Я уточнил:
— Как бурундук?.. Или дикий поросенок?
— Как колорадский жук! Я покачал головой.
— Это которого в пятидесятых годах американские шпионы завозили в СССР в спичечных коробках? А по том выпускали на картофельные поля, чтобы навредить нашему социалистическому строительству и всемирной победе коммунизма?
Она вытаращила глаза.
— Что, и такое было?.. Нет, слышала такое грязное ругательство, показалось смачным.
Вдали распахнулась дверь, дворецкий произнес чопорно:
— Прошу вас. Марат Хисамович примет вас…
Вид у него был такой, что этот Марат Хисамович сейчас добрый, а в другое время может и вытолкать в шею. Мариэтта, судя по натянувшейся коже на ее скулах, тоже ощутила подтекст, ноздри бешено раздулись, дескать, никто не остановит детектива-сержанта столичной полиции, а если кто-то рискнет, пусть пеняет на себя.
