Ардзруни ему в ответ: – Кем доказано, будто скорость тела пропорциональна весу этого тела? Утверждал же Иоанн Филопон: скорость зависит от начального движения, примененного к этому телу. И вдобавок скажи мне. Если бы не было пустоты, как бы перемещались предметы? Они стукались бы об воздух, он бы их не пропускал.
– Отчего же! Когда тело передвигается, воздух, который занимал то пространство, куда перешло тело, отодвигается на место, прежде занимавшееся этим телом. Представь себе: два человека хотят разминуться на узкой дороге. Оба втягивают животы, прижимаются к стенам и один пропихивается вперед, а другой мимо него назад. Наконец каждый займет то пространство, которое прежде занимал другой.
– Да, потому что каждый из двоих по собственной воле придает движение своему телу. Но воздуху воля не присуща. Воздух движется в зависимости от натиска какого-либо смещающего воздух предмета. Однако натиск создает движение во времени. В ту минуту, когда предмет перемещается и оказывает натиск на тот воздух, который впереди него, воздух еще не двигался и, следовательно, не переходил еще на то место, которое освободил предмет, перемещаясь. Что же существует в этом освобожденном месте, хотя бы на краткий миг? Там существует пустота!
Фридрих до этой минуты потешался, внимая голопре-нию, но тут его терпению пришел конец. – Кончайте спор, – распорядился он. – Завтра, коль уж на то пошло, посадите в комнату нового петуха. А сейчас дайте спокойно мне доесть этого, и хочу надеяться, что ему скрутили шею по-божески, по-христиански.
25. БАУДОЛИНО ВИДИТ ОБЕ СМЕРТИ ИМПЕРАТОРА
Ужин затянулся. Император захотел лечь. Баудолино с приближенными прошли за Фридрихом в комнату и внимательно осмотрели ее при двух факелах, укрепленных на стене. Поэт пожелал проверить даже отверстие дымохода, но тот сужался почти сразу и никак не позволил бы пролезть человеку. «Тут дай бог дыму выйти», – хмыкнул он. Друзья обследовали и нужную камору. Никто не мог бы пробраться через сточный канал.
Возле постели, рядом с зажженным фонарем, стоял кувшин, Баудолино отхлебнул воду. Поэту пришло в голову, а не посыпана ли ядовитым порошком подушка в том месте, куда император дотронется ртом во сне? Неплохо было бы, добавил он, всегда иметь под рукой противоядие, ибо...
Фридрих прервал его просьбой беспокоиться меньше. Рабби Соломон смиренно возразил: – Господин, ты, очевидно, слышал, что я предан всей душой, пусть и будучи иудеем, тому предприятию, которое в случае успеха увенчает тебя вечной славой. И твоя мне жизнь собственной дороже. Послушай. Я купил в Каллиполисе мощное противоядие. Возьми его, – произнес он, вынимая склянку из халата. – Отдаю его тебе, потому что в моей скудной бытности мало случаев подвергнуться злобе знатных недоброжелателей. Буде выпадет тебе когда ни то ночью ощутить недомогание, выпей эту склянку сразу. Если даже тебе подсунут вредное яство, снадобье тебе поможет.
– Я благодарен, Рабби Соломон, – растроганно вымолвил Фридрих. – И благо мы делаем, тевтонцы, что защищаем твою родню по крови, и быть сему во все последующие веки! Мы, немцы, вас, евреев, никогда не дадим в обиду, клянусь своим народом! Приму твое противоядие. Вот я что с ним сделаю. – Он вынул из переметной сумы кивот с Братиной, которую постоянно и ревниво носил при себе. – Гляди, вот видишь, – продолжал он, – вот я вливаю состав, подаренный тобою, иудеем, в ту чашу, где содержалась кровь Господня.
Соломон поклонился, хотя и с сомнением прошептал на ухо Баудолино: – Эликсир иудея становится кровью лжемессии... Творец благословен, Святой Он и да простит Он. По существу, эту историю с Мессией выдумали вы, язычники, а не Иешуа из Назарета, который был праведником и, по словам наших раввинов, толковал Талмуд с рабби Иешуа бен Пера-Хиа. К тому же твой император нравится мне. Думаю, следует слушать побуждения сердца...
Фридрих взял в руки Братину и поднял, чтобы поставить внутрь ковчега, но тут его остановил Гийот. В этот вечер все невесть почему считали, что имеют право обращаться к императору без приглашения. Чувствовалась особая доверительность между горсткой преданных людей и их властителем, оказавшимися в тесном укрывище, неизвестно пока, спасительном или пагубном. Потому Гийот сказал: – Владыка, не думай, будто я не верю Рабби Соломону... но и он мог обмануться... Позволь испробовать напиток.
– Владыка, позволь отпить Гийоту, – отозвался Соломон.
Фридрих кивнул. Гийот высоко поднял чашу, будто освящал ее, потом приложился к краю жестом причастия. В эту минуту даже Баудолино показалось, что в зале распространилось сияние, но, наверное, это просто один из факелов поморгал, справляясь с оплывающей смолой, и засветил ровнее и чище. Гийот помедлил, не отрывая уст от края чаши, шевеля губами, будто смакуя ту немногую жидкость, которую отпил. Потом обернулся, прижимая к груди чашу, и благоговейно поставил ее в ковчег. Медленно затворил дверки, без хлопка и без звука.
– Дивные ароматы, – бормотал про себя Борон.
– Видели, как засияло? – спрашивал у друзей Абдул.
– Будто все ангелы с неба сошли на нас, – с убеждением произнес Зосима, крестясь задом наперед.
– Хамово отродье, – прошипел Поэт в ухо Баудолино, – нашел увертку! Втихаря отслужил святую мессу со святой Братиной! Вернется в свои края и будет хвастать этим поступком от Шампани до Бретани. – Баудолино шепотом отозвался, что не следует злобствовать и что Гийот действительно находится будто под наитием самого высокого из небес.
– Ничто не сможет нас сломить, – ораторствовал Фридрих во власти сильного мистического волненья. – Иерусалим скоро будет освобожден. После этого, все вместе, на поиски Пресвитера Иоанна, чтобы вернуть ему эту святейшую реликвию. Баудолино, благодарю за то, что ты вручил мне... Я в самом деле и священник и царь...
Он и смеялся и дрожал. Недолгий обряд, видно было, потряс его. – Устал я, – поделился он с присутствующими. – Баудолино, я запрусь теперь на засов. Сторожите хорошенько. И спасибо всем за преданную службу. Не будите меня, пока солнце не взойдет на высоту. А с утра пойду купаться. – Помолчал и еще добавил: – Я ужасно устал. Хочется спать и проспать много столетий.
– Лучше проспи одну тихую долгую ночь, отец, – отозвался с любовью Баудолино, – никуда ведь не выезжаем на заре. Пусть подымется как следует солнце и прогреет и воздух и воду. Так спи спокойно.
Они вышли. Фридрих плотно свел створки двери и послышался скрежет щеколды. Все расселись по сундукам в большой зале.
– Не имея такой нужной каморы, как у императора, – сказал Баудолино, – выйдем же поскорее каждый по своей нужде на двор. Да поочередно, не оставляя эту залу без присмотра. Ардзруни, может, и благонадежный человек, но доверять мы можем только самим себе.
Через несколько минут все уже сходили и облегчились. Баудолино загасил фонарь, пожелал всем доброй ночи и стал стараться заснуть.
– Я был неспокоен, сударь Никита, без всяких видимых причин. Сон был тревожный, я то и дело пробуждался от кратких и вязких сновидений, наподобие кошмаров. Я видел бедную Коландрину, она отпивала из черной каменной братины и падала мертвая на пол. Примерно через час послышалось какое-то шуршанье. В нашем оружием зале было окошко, откуда поступал неяркий ночной свет. Луна, как помню, находилась в первой четверти. Я смог определить, что это Поэт выходит. Видать, ему опять приспичило... Позднее, не могу сказать через какое время, поскольку я задремывал и просыпался, и каждый раз мне чудилось, будто время почти не идет, хотя этого не могло быть, я увидел, удаляется Борон. Он возвратился, и тогда Гийот зашептал ему... с чего-то не спится, выйти освежиться, глотнуть воздуху. Я подумал, что мое-то дело – следить, чтоб не заходили чужие, а пока выходят свои... Все мы были нервно встревожены. Иного не помню. Я не слышал, когда вернулся Поэт. Где-то перед рассветом все наконец глубоко заснули. Спящими я их увидел и утром, когда при первых проблесках солнца я наконец окончательно пробудился.
Оружейная зала вся сияла в победительном утреннем свете. Явились слуги, внесли хлеб и вино и какие-то местные фрукты. Баудолино просил не шуметь, не будить императора, но друзья добродушно гомонили. Через час Баудолино решил, что хоть Фридрих и просил не будить раньше срока, но теперь уже срок наступил. Он пошел постучать в дверь. Никакого ответа. Постучал снова.
– Здорово разоспался, – хмыкнул Поэт.
– Я надеюсь, что ему не стало плохо, – буркнул в ответ Баудолино.
Они стали стучать громко, Фридрих никак не отзывался.
– Вечером он выглядел неважно, – говорил Баудолино. – Может, ночью с ним случился какой-то приступ? Предлагаю выломать дверь.
– Тише, тише, – осадил его Поэт. – Выбить дверь, ведущую в покои императора? Это почти святотатство!
