– Драгоценные мои друзья, – начал он, – вы идете в далекое царство...
– Как тебе удалось узнать это, господин Ардзруни? – настороженно перебил Поэт.
– Знаете, молва... Слышал я и о какой-то чаше...
– Но не видел ее никогда-никогда, ведь правда? – веско спросил Баудолино, наступая на него так близко, что Ардзруни невольно попятился.
– Нет, не видел. Но наслышан о ней.
– Коль ты так многознающ, – продолжал Поэт, – то не знаешь случайно, заходил ли кто в эту комнату в то самое время когда наш император утопал в реке?
– А разве он утоп в реке? – переспросил Ардзруни. – Да, я знаю, так думает его сын... Покамест.
– О, друзья, – обратился к остальным Поэт. – Всем нам ясно, что этот человек угрожает. При такой сумятице, какая царит в эти дни и на биваке и внутри крепости, пустое дело сунуть ему кинжал меж лопаток и спустить куда-нибудь в яму. Но сначала расспросим, чего же ему от нас надо. А прирезать я его успею позже.
– Господин и товарищ мой, – отвечал Ардзруни. – Не желаю погибели вашей и хочу избежать моей. Император скончался на моей земле, питаясь от моих яств и испив моего вина. От имперцев мне нечего ждать. Ни милостей, ни даже защиты. Хорошо если хоть невредимым отпустят. Но теперь я в большой опасности. Приютив императора Фридриха, я тем самым дал понять Льву, что пытаюсь привлечь императора на свою сторону против князя. Пока Фридрих был жив, Лев бессилен был мстить мне. Это, кстати, доказывает, что смерть императора для меня явилась непоправимейшим из несчастий... Лев теперь скажет, что по моей вине он, князь армян, не сумел обеспечить сохранность жизни величайшему из союзников. Великолепный предлог, чтоб казнить меня. У меня выхода нет. Только скрыться на некоторое время. И вернуться с каким-нибудь залогом славы и власти. Вы наметили себе дорогу в землю Пресвитера Иоанна и, коль будет вам сопутствовать удача, этот подвиг покроет вас славой. Я желаю тоже идти. Этим, прежде всего, я докажу, что не брал той самой чаши, которую вы тут ищете, потому что в противном случае я остался бы и пытался продать или выменять ее. Земли на восток отсюда мне знакомы. Я могу быть вам полезен. Знаю, герцог не выделил вам денег. Захвачу то немногое золото, которым располагаю. Наконец, Баудолино знает, у меня есть семь неоплатных реликвий, честных голов святого Крестителя Иоанна. В путешествии мы сможем постепенно продавать эти головы.
– А случись нам отказаться, – подытожил Баудолино, – и ты нашепчешь Фридриху Свевскому, что на нашей совести смерть его родителя.
– Я этого не сказал.
– Слушай, Ардзруни. Не такой ты человек, чтобы брать тебя куда бы то ни было. Но в горемычных этих наших приключениях всяк рискует стать другому врагом. Врагом больше, врагом меньше, какая разница.
– – Вообще-то он для нас вовсе лишний, – сопротивлялся Поэт. – Нас двенадцать, а тринадцатый номер к несчастию.
Пока они спорили, Баудолино размышлял о головах Крестителя. Он не был уверен, что их кто-то примет всерьез, но если их примут всерьез, то несомненно стоимость этих мощей огромна. Он спустился и вошел в ту комнату, где, как помнил, они стояли, и взял в руки одну из них – осмотреть повнимательней. Головы были сработаны прекрасно. На выразительных лицах святого большие распахнутые глаза без зрачков наводили на благочестивые мысли. Конечно, когда они вот так стояли шеренгой все семь, их поддельность была очевидна, но если показывать не больше одной, вид получался убедительный. Баудолино вернул голову на сундук и пошел обратно в помещение наверх.
Трое друзей были за то, чтобы принять Ардзруни. Остальные колебались. Борон говорил, что Ардзруни все-таки выглядел солидно, так что Зосиму, в частности из уважения к двенадцати почитаемым персонажам, можно было разжаловать в стремянные. Поэт возражал, что у Волхво-царей или должно быть по десять слуг у каждого, или уж они путешествуют в строгой секретности и никаких слуг при них нет. Единственный стремянный мог только произвести дурацкое впечатление. Что же до голов, то головы можно и взять, но не обязательно брать Ардзруни. Ардзруни, слыша все это, плакал и говорил, что желают они, не иначе, его погибели. В общем, окончательное решение было отложено до завтра.
Назавтра утром, когда солнце взошло уж высоко, и когда все пожитки были собраны, вдруг все вспомнили, что давно не видели Зосиму. В лихорадке двух последних дней Зосиму никто не караулил. Он возился наравне с остальными, седлал коней и вьючил мулов, и на цепь его не сажали. Гийот обнаружил и отсутствие одного мула. Баудолино тут как озарило. – Головы! – вскричал он. – Только Зосима, кроме нас с Ардзруни, знал, где головы стоят! – Все помчались в закоулок ярусом ниже. Лишь войдя, все и увидели, что голов теперь уже не семь, а шесть.
Ардзруни сунулся под сундук, поискать, не свалилась ли туда голова случайно, и нашел три предмета: человеческий ссохшийся почернелый череп, стертую печатку с буквой Зет и обломки обгорелой сургучной плитки. Тут все, к сожалению, прояснилось донельзя. Зосима, когда в роковое утро смерти поднялась суматоха, стащил Братину из ковчега, куда она была водружена Гийотом, сбежал по лестнице, раскупорил голову, вытащил череп, заложил Братину, кал-липолисской печатью снова заварил футляр и вернулся с невинным видом, будто светлый ангел, поджидать подходящего момента. Услыхав, что отъезжающие собираются взять с собой головы, он уверился, что бегство оттягивать невозможно.
– Тут я добавлю, государь Никита, что при всем моем бешенстве от этого дерзкого обмана, в то же время на душе полегчало, и, я думаю, полегчало у многих. Мы нашли виноватого, это был мошенник неоспоримой пробы, следовательно, не оставалось причин подозревать друг друга. Зосима одурачил нас, заставил зеленеть от злобы, но и вернул взаимное доверие. Не существовало доказательств, что Зосима, похититель нашей Братины, мог иметь отношение к смерти Фридриха, поскольку тою ночью он пребывал прикованным к кровати, и следовательно, снова входила в силу гипотеза Поэта, что Фридриха не убивал никто.
Друзья устроили совет. Первое. Зосима, если он убежал поздно вечером, имеет преимущество в двенадцать часов. Порчелли заметил, что они на конях, а Зосима на муле, но Баудолино сказал на это, что кругом горы, и сколько этих гор – неизвестно, а на обрывистых тропах мул поворотливее коней. Скакать за Зосимой во весь опор у них не выйдет. Полсуток дороги у Зосимы в запасе есть, полсуток у него и останется. Единственное, что надо решить, – это в какую сторону двинулся Зосима, и выбрать себе это же направление.
Поэт заявил: – Не мог он отправиться к Константинополю, прежде всего потому, что при правлении Исаака Ангела ничего хорошего его там не ждет. К тому же между нами и Константинополем лежат земли тюрок-сельджуки-дов, откуда мы только что выбрались после множества мучений, и он знает, что рано или поздно его там укокошат. Самое здравое предположение, учитывая, что ему известна карта, это что он задумал исполнить то самое, что задумали и мы: явиться в царство Пресвитера, отрекомендоваться посланником Фридриха или вообще кого угодно, отдать тому Братину и получить великолепное воздаяние. Поэтому, чтобы догнать Зосиму, следует двигаться в направлении Иоанна и перехватывать монаха на полупути. Значит, в дорогу. Везде станем спрашивать о греческом схимнике, их породу видно за версту, не перепутаешь... и когда мы накроем Зосиму, надеюсь, вы предоставите мне удовольствие придушить его, а Братина окажется вновь у нас.
– Замечательно, – сказал Борон на это. – Но как нам двигаться в направлении Иоанна, если карту помнит только Зосима?
– Друзья, – перебил Баудолино, – вот как раз тут полезен Ардзруни. Ему ведома местность. Добавим к этому, что нас осталось одиннадцать и мы вообще-то ищем двенадцатого Волхва.
Так-то Ардзруни торжественно получил место в процессии, к значительному своему облегчению. По поводу выбора пути он подал немало разумных идей. Коль царство Пресвитера располагается на крайнем востоке вблизи от Земного Рая, то, значит, следует идти навстречу восходящему солнцу. Но если просто по прямой линии на восток, значит угодить во владения неверных. Он же умеет проложить дорогу, хоть на некоторое расстояние, по землям, населенным христианами, в частности памятуя о намеченной коммерции с головами Крестителя, ибо тюркам эти головы не продашь. Ардзруни заверял, что и Зосима, бесспорно, должен был рассуждать аналогичным образом. Он сыпал именами и названиями, которые нашим друзьям никогда не приходилось встречать. Пустив в ход свои умения в механике, он соорудил некое подобие пугала, достаточно напоминавшее облик Зосимы с косматой бородой и длинными патлами из закопченной пакли и с угольками на месте глаз. Портрет имел такой же бесноватый вид, как и его прототип. – Нам суждено идти по землям, которых языки для нас невнятны. Узнать, появлялся ли на тех землях Зосима, можно будет лишь показывая изображение. – Баудолино заверил товарищей, что по поводу невнятных языков им не стоит так беспокоиться, потому что лишь немного поговоривши с варварами, он, конечно, научится объясняться... Впрочем, образ Зосимы, может быть, и сгодится, потому что на некоторых стоянках они не станут задерживаться столько времени, чтобы изучить местный язык.
