– Ушла, – стараясь говорить спокойно, ответил Бобров.
– А куда же она ушла? Ведь у неё родственников в Осиновом Кусту нет.
– К знакомым.
– Эх, зря ты её отпустил, – вздохнул Серёжка.
– Почему?
– Мы сегодня с ребятами говорили. Её любили в школе. Говорят, самая лучшая биологичка была.
– Кто-кто? – переспросил Бобров.
– Ну, преподаватель биологии, биологичка. Она, говорят, так интересно рассказывала, что заслушаешься…
Серёжка умолк. Тишина воцарилась в доме, и оба молчали, пока Бобров не решился спросить:
– Послушай, Серёжа, а как ты посмотришь, если тётя Лариса совсем перейдёт к нам жить, постоянно, то есть?
– Женой твоей, что ли, станет?
– Да, женой…
– А мама?
– Ну как тебе объяснить! – Бобров взмахнул рукой, словно полотенцем, точно смывая с лица вязкую влагу. – Парень ты уже большой, хотя и не знаю, поймёшь ли… Выходит, разные мы с твоей матерью люди. Ну что тебе говорить – разные, и всё тут… Вот вас в классе сколько?
– Семнадцать!
– А скажи, разве можешь ты со всеми одинаково дружить? Нет? Ну вот видишь… Так уж жизнь людская устроена: к одному человеку прикипишь, как клеем приклеенный, а другой мимо проходит, и ты на него в лучшем случае равнодушно смотришь… Я понятно объяснил?
– Понятно, – вздохнул Серёжка.
– Вот и с матерью твоей разошлись мы в разные стороны – никаким клеем не склеишь.
– А с тётей Ларисой?
– А с тётей Ларисой? Как бы тебе объяснить… Люблю я её, понимаешь? Такое дело, люблю…
– Ладно, папа, – сказал Серёжка, – я спать хочу, знаешь, какой у нас праздник весёлый был!..
Он пошёл в свою комнату, а Бобров словно сжался в комок: нет, не получился у него разговор с сыном. Не получился, оборвался на полуслове… А может быть, пока и к лучшему, недаром говорят – утро вечера мудренее.
Утром Серёжка проснулся необычно рано. Он на цыпочках прокрался на кухню, загремел тарелками, наверное, проголодался. Евгений Иванович вышел к нему – Серёжка грыз чёрствый кусок хлеба.
– Ты за стол садись, сейчас завтракать будем, – сказал Бобров.
– А тётя Лариса придёт?
– Не знаю, – вздохнул Евгений Иванович.
– Скажи ей – путь приходит, ладно? – И сын прошлёпал босыми ногами к столу.
Глава четвёртая
Лариса проснулась поздно. За окном стояла мутная пелена тумана, и в комнате было темно, словно не стёкла впускали свет, а он пробивался сквозь плотную матовую плёнку. Деревянная койка была узкой, но ночью уставшей Ларисе это ложе показалось мягкой колыбелью. Она вмиг уснула, и ей снились приятные сны – широкий луг с ослепительно белыми цветущими таволгами и душистым шалфеем, ольхи, застывшие над рекой. Такое время бывает в июне, когда приходит наконец настоящее лето и прокалённая округа наполняется душным зноем, звоном комарья и кукушечьей перекличкой в лесу.
Сейчас на Ларису словно пахнуло тем радостным временем, и она блаженно вытянулась на неудобной кровати. В маленькое окно комнаты заглядывали деревья с густым волнистым налётом инея, мягкий туман клонил в воспоминания.
Как жила она после ухода от Дунаева, на что надеялась? Человек – существо хрупкое, отними у него надежду на будущее, оборви тоненькую ниточку веры в добро, благородство, справедливость – и жизнь потеряет смысл. Вспомнилась вдруг строчка из какого-то стихотворения: «Вера двигает горы».
Лариса всё это трудное время жила верой в Боброва, и сознание того, что он не продаст и не предаст, не сломится и не согнётся, добавляло Ларисе сил.
Она приехала к матери в большое рязанское село под Ряжском опустошённая, подавленная, смятая, будто по ней прокатился, вдавив в землю, могучий тягач. Обычно люди с радостным волнением переживают встречу с домом, но Ларису родное село, кажется, ещё больше угнетало. Не только своим видом, – а время безжалостно обошлось с ним, оно опустело, вместо многих хат зияли прорехи, как в старческом, растерявшем зубы рту, – но и настроением – люди теперь жили в селе лишь пожилые, с подорванным здоровьем, и даже обычная человеческая улыбка была тут событием.
Село душило Ларису своей безысходностью. Такая вот безысходность могла ожидать и её. Будет она здесь учительницей, вечно одинокой, как ветла на болоте. Братья и сёстры Ларисы давно разъехались кто куда. Одна сестра, Шура, плотная толстуха, жила теперь в Москве и всё время звала к себе, в шумную, многолюдную столицу, рисуя заманчивые картины спокойной и зажиточной жизни. В Москве, по словам Шуры, приличная обстановка с продуктами и «тряпками», не надо ломать голову над этими житейскими проблемами, а что касается квартиры, то приезжие получают даже быстрее, чем коренные жители, причём квартиры комфортабельные, в «спальных» районах столицы – Тёплом Стане, Бирюлёве, Вешняках – то есть вдали от шумных магистралей, среди хвойных и берёзовых перелесков, где приятно дышится пахучим еловым настоем. Господи, восклицала сестра, до чего же хороша такая тишина; после московской толчеи, суматохи она кажется блаженством!
Но Москва не прельщала Ларису ещё с далёких студенческих лет, когда они с подругами на несколько летних дней ездили в столицу и буквально валились с ног от усталости, пытаясь «объять необъятное» – проехать и пройти как можно больше, всё рассмотреть и запомнить. Лариса вспомнила с улыбкой, как однажды на Новом Арбате, куда девчонки затащили её в гастроном купить на дорогу продуктов, она прислонилась к стеклянной стене и сказала со стоном:
– Больше я никуда не пойду!
Напрасно девчата тащили её за руку – идти Лариса не могла. Она стояла, как гусак на стылом льду, – попеременно меняя усталые ноги, и, дождавшись подруг, попросила взять на оставшиеся деньги такси, чтобы доехать до Павелецкого вокзала.
В общем, неприязнь к Москве жила в ней с тех пор, не пропала, впилась в сознание, как заноза. Но и в родном селе она считала своё житьё-бытьё временным, по-цыгански таборным, и когда пришло письмо от Женьки Боброва, обрадовалась несказанно.
Лариса ехала в Осиновый Куст с необычным подъёмом, с трепетным волнением ждала встречи с Бобровым, хотя отлично понимала – многое в их отношениях в прошлом.
Однако, узнав от Натальи Владимировны, какое несчастье постигло Боброва, поняла: места для сомнений нет. Она должна, обязана идти к нему, увидеть его, вдохнуть в него силы. Лариса побежала в школу, вытащила с уроков Серёжку – и в больницу. Именно тогда, в палате, она окончательно поняла, чего не хватало ей всё это время, пока терзалась в рязанской глуши, – этого сиплого, усталого, срывающегося, но всё равно такого родного и близкого голоса и мягкого, нежного, выворачивающего наизнанку всю душу взгляда.
Лариса вернулась домой, но этот голос жил, звенел в ней, как запомнившаяся, полюбившаяся мелодия, как звенят в памяти трели жаворонка или соловьиные коленца, и если бы Бобров не лежал в больнице…
В комнату заглянула Наталья Владимировна, пригласила к столу – уже одиннадцатый час и пора подкрепиться. Лариса встала с трудом, воспоминания расслабили тело. Но ледяная обжигающая вода из-под крана освежила, словно наполнила упругой силой, и за столом она сидела сияющая, как праздничная ёлочная игрушка, так что даже сдержанная Наталья Владимировна не утерпела, спросила:
– Послушай, Лариса, ты сегодня прямо как невеста. Может, и в самом деле замуж тебя отдадим скоро?
– Не надо мне этого, – засмеялась Лариса, – замужем я уже побывала, хватило через край.
– А как же Бобров?
– Ой, не говори! Но если уж и сойдёмся, то без свадьбы, без лишнего треска.
Они пили чай, когда в дверь постучали, Наталья Владимировна торопливо выскочила из-за стола, толкнула дверь, и в комнату ввалился – свят-свят-свят! – Дунаев. У Ларисы забегали по моментально закоченевшей шее мурашки, и ей показалось, что она сейчас упадёт: поплыла, закружилась голова. Похоже, Дунаев был с похмелья: покрасневшее, помятое, с глубокими морщинами лицо выглядело смущённым, на лбу серебрились капельки пота. Но заговорил он необычно оживлённо, с каким-то вызовом, обращаясь к Наталье Владимировне:
– Это что же получается, дорогая соседка? Можно сказать, тайных гостей у себя скрываешь и словечком не обмолвилась. Хорошо, вчера люди добрые увидели.
И уже Ларисе, хриплым голосом:
– Домой не зову, но поговорить надо! Впрочем, можно и здесь. Наталье Владимировне наши отношения известны, поэтому я хотел бы с тобой уточнить… как это сказать… словом, об имуществе. Думаю, ты из-за этого и приехала, а вести разговор в присутствии Елены…
Дунаев на некоторое время замолчал, видимо, подбирал слова, как объяснить ей про новую жену. Этой паузы Ларисе хватило, чтобы взять инициативу в свои руки.
– А почему ты думаешь, что я из-за имущества приехала? Вопрос заставил вздрогнуть Дунаева.
