– Но имею же я право задать вопрос проверяющему? – Чувствовалось, что Мартынов теряет выдержку. Выпрямившись во весь свой далеко не баскетбольный рост, он начал рассекать кулаком воздух. – Или только его надо слушать, как проповедника с амвона?
– Я смотрю, – усмехнулся Кухаренко, – что-то ты стал у нас больно разговорчивый, товарищ Мартынов. А вот когда мы твои персональные дела обсуждали, молчал как рыба, ни звука, ни писка…
Мартынов осёкся и махнул рукой – дескать, ну и разбирайтесь как хотите.
Возникшую паузу использовал Кухаренко, попросив высказаться присутствующих на парткоме. И первым вскочил Днепров, пригладил волосы – не может этот красавчик даже сейчас удержаться от ненужного кокетства, – отвёл глаза в сторону и заговорил, торопливо глотая слова:
– Самое страшное, дорогие коллеги, что товарищ Артюхин не скрывает своих гнилых взглядов. Мне недавно рассказывали студенты-второкурсники, как у них Николай Александрович принимал экзамен. Вы думаете, он спрашивал у них про те знания, которыми они овладели, изучая курс почвоведения? Как бы не так! А недавно он в течение часа читал им лекцию, по сути дела, направленную против колхозного строя, проводил мысль, как неразумно, нерачительно относятся колхозы к земле, которую государство закрепило за ними навечно. Вот вы, говорил он, будущие технологи, должны ратовать за сохранение плодородия. Не продовольственная программа, не забота, как накормить людей, а только одна задача – сохранить землю. Во имя чего? Идея фикс Артюхина: земля – наследство для потомков. Кстати, самому лучшему студенту Василию Слепокурову, ленинскому стипендиату, он поставил тройку только за то, что тот не читал «Русский чернозём» Докучаева. Если следовать этой логике, то многим из нас надо ставить вообще двойку. У меня, например, тоже не хватило сил одолеть эту книгу, там цифры сплошные…
После Днепрова поднялась Софья Николаевна Хворостухина, член парткома, преподаватель кафедры политэкономии, и Артюхин почувствовал, как холодная тоска поползла в душу, и сразу стало так одиноко, как может быть одиноко только чахлому стеблю посреди бескрайних просторов, когда давит его к земле разгульный ветер. Эта женщина, очень похожая на кустодиевскую купчиху, в безвкусном цветастом платье, почувствовав настроение парткома, затрещала, как пулемёт, выплёскивая одно обидное слово за другим. По мнению Софьи Николаевны, Артюхин давно зазнался, всем своим поведением бросает вызов общественному мнению института, и коль он даже не удержался при таком авторитетном руководителе, каким является товарищ Безукладов, значит, далеко он зашёл, ох как далеко…
Хворостухина говорила долго и нудно, и Артюхин, сначала пытавшийся записывать суть её выступления в блокнот, вскоре понял, что дело это бесполезное. Теперь он думал лишь о том, дадут ли ему возможность выступить, потому что слишком уж чётко вся эта проработка спланирована. Интересно только, кто режиссёр – Кухаренко, а может, бери выше, сам товарищ Безукладов?
Вставали ещё несколько человек, говорили всё одно и то же, и Николай с грустью подумал: вот это и называется «монолитным единством».
Правда, в конце заседания поднялся Мищак. Его обгоревшее лицо побагровело, и он заговорил вдруг о том, что Артюхин хороший преподаватель и напрасно здесь Днепров пытается мнение одного или в крайнем случае нескольких студентов выдать за коллективное. Но Мищака уже не слушали, и даже когда встал Николай, гул не прекратился.
– Я не собираюсь оправдываться, – Артюхин старался говорить медленно и спокойно, – послушайте только, что пишет человек, всю жизнь посвятивший земле.
Он раскрыл переданные ему Бобровым записки Николая Спиридоновича Белова и начал читать:
– Земля – уникальная среда обитания, породившая человека, его «альма матер». Она же – последнее пристанище, материальная субстанция его истории и бессмертия. Лучше А. Ахматовой об этом не скажешь:
Но ложимся в неёИ становимся ею,Оттого и зовёмТак свободно своею.
И ещё я хочу сказать… Меня здесь обвинили в преклонении перед князем Васильчиковым. Да, я действительно ссылался на его статью. Но ведь не только я уважительно к нему отношусь. Карл Маркс назвал его одним из самых значительных людей в России. Вот послушайте маленькую цитату…
Все снова загудели, и Кухаренко не выдержал, вскочил с места.
– Не надо пристёгивать к месту и не к месту цитаты, товарищ Артюхин. Они были сказаны в своё время. И вообще мы не о князе Васильчикове сейчас толкуем, а о вас.
Артюхин сглотнул сухой ком в горле, с трудом выдавил:
– Тогда мне не о чем больше говорить. Только одно могу добавить – время рассудит. Да оно уже и наказывает нас. Вы посмотрите, что происходит в сельском хозяйстве. Обширная держава, миллионы гектаров земли, а накормить себя не можем. А что же ждёт наших детей, внуков, какое наследство от нас они получат, об этом вы думали?
Артюхин сел, угрюмо скривил рот. Теперь, после того как скомкали его речь, отвергли аргументы, у него вообще пропал интерес ко всему происходящему. Будь что будет, мысленно махнул Николай рукой.
Кухаренко поднялся, одёрнул на располневшей фигуре пиджак, заговорил сначала тихо, а потом всё громче и громче.
– Нам надо, товарищи, принимать решение. Судя по прошедшему, довольно оживлённому обсуждению, мы единогласно (он сказал это словом с нажимом, подчёркнуто громко) пришли к выводу, что коммунист Артюхин в своих политических и нравственных выводах допускает антисоциалистические оценки, в преподавательской деятельности проповедует студентам чуждые нам взгляды и позиции. Вполне понятно, что такому человеку нельзя доверять полностью, и у меня есть конкретное предложение: поставить сегодня вопрос о пребывании Артюхина в партии и на занимаемой должности…
Николай опешил, но по гулу, возникшему в зале, понял, что даже члены парткома не согласны с таким предложением. Потянулись какие-то тягостные, полные жгучей тревоги минуты, и когда начали голосовать, выяснилось, что Кухаренко не поддержал никто, кроме Хворостухиной. Даже ректор сказал задумчиво:
– Видимо, Леонид Сергеевич, вы поторопились. Нельзя рубить сплеча, ведь перед нами человек со своей судьбой, товарищ по работе, способный преподаватель. Кстати, Артюхина мы не один год знаем…
– Тогда давайте свои предложения, – промычал, не поднимая головы от стола, Кухаренко.
«Кустодиевская купчиха» виноватым голосом заскрипела:
– Обидно, конечно, что не прошло предложение Леонида Сергеевича, но выговора с занесением в учётную карточку товарищ Артюхин наверняка заслуживает…
За выговор проголосовало большинство, и только Кухаренко не поднял руки, с каким-то отрешённым видом глядя по сторонам. Он молчал с минуту, а потом произнёс:
– Ну что ж, решение принято. И пусть это для вас, товарищ Артюхин, послужит хорошей школой. Только хотелось бы предупредить – сегодня партком был настроен мягко, но в следующий раз он вряд ли простит ваши дерзости.
Уходил Артюхин смущённый, но не раздавленный, не смятый. Всё произошедшее сегодня произвело на него впечатление какого-то шаманского обряда, запрограммированного скорее всего Безукладовым. Может быть, тот ждал от этого спектакля и большего, и не его воля, что всё закончилось так. А выговор, что ж, пережить можно. Правда, когда-то Артюхин читал, что в русской армии, если старший по званию объявлял младшему выговор, то надо было думать об отставке. Однако Николай не чувствовал за собой вины. Он шёл по коридору и думал, что есть на свете люди, в которых живы ещё долг и честь, и от этого стало вдруг легко и радостно, как-то по-ребячьи светло на душе.
…А вечером в кабинете Безукладова, где Кухаренко и Неугодьев докладывали ему о результатах заседания парткома, наоборот, царила гнетущая атмосфера. Сергей Прокофьевич расхаживал вдоль стены, тяжело ступая по мягкому ковру, и говорил, не скрывая раздражения:
– Фокусами занимаетесь, дорогие товарищи! Не партийные работники, а гимназистки в передничках с кисейной вышивкой. Да вас коммунисты просто не уважают. Так, товарищ Кухаренко, в институте никогда порядка не будет. Хотите, я вам один случай расскажу?
Помню, я ещё секретарём райкома работал, был такой отстающий колхоз в селе Зворыкино. Что ни год, там новый председатель. Не выдерживали люди, дисциплина в хозяйстве была такая, что, как говорится, кто в лес, кто по дрова. Полный раскардаш, одним словом. Ну, долго я думал, как этот колхоз укрепить. Думал-думал и придумал: послать председателем заместителя председателя райисполкома. Жалко, конечно, хороший человек, можно сказать, товарищ мой задушевный, но, с другой стороны, – надо же как-то выходить из положения. Ну, приглашаю, беседу веду, а у него тысяча отговорок: и жена больная, и дочь десятиклассница, надо ей дать школу закончить, и здоровье фронтом подорвано… Одним словом, наговорил мне с три короба, а я на своём стою.
