ближайших доверенных лиц Эдуарда III, адмиралами последовало через несколько дней.[282] В маленьких гаванях восточного побережья Англии развернулась кампания строительства, запоздалое признание ущерба, нанесенного военной мощи Эдуарда III десятилетним пренебрежением к его кораблям. Большинство заказанных судов были прочными гребными
баланжье, перевозящими войска и лошадей. В Линне строилась галера на шестьдесят весел "или больше". В Халле Уильям Поул строил еще одну. Правительство не терпело возражений. Августинского приора Хило, который отказался поставлять древесину судостроителям, заставили наблюдать, как срубили шесть его самых больших дубов[283].
Тщательность превратилась в панику, когда английское правительство узнало о требовании к сенешалю Гаскони о выдаче Роберта д'Артуа. В феврале 1337 года флоту северного Адмиралтейства было приказано собраться за месяц до назначенного дня и немедленно отправиться в устье реки Оруэлл для ожидания приказов. Офицеры адмирала странствовали по побережью от порта к порту, отдавая приказы всем кораблям, которые они находили. В западном Адмиралтействе двадцати кораблям, которые уже находились в Саутгемптоне, было приказано вооружиться и немедленно отправиться в Бордо[284].
* * *
На фоне этих тревог Шотландия была почти забыта. В начале февраля 1337 года, пока Эдуард III пытался собрать флот для обороны Гаскони, Мюррей взял замок Кинклавен, к северу от Перта. Затем, оставив прикрытие для сдерживания гарнизона Перта, он объединился с партизанами Уильяма Дугласа и вторгся в Файф. Английские гарнизоны там не надеялись на подкрепление и почти наверняка испытывали недостаток в припасах. Английское правительство знало о происходящем, но ничего не могло сделать. Эдуард III сказал Перси и Невиллу, своим командирам на севере, что на юге его сдерживает угроза еще более серьезная, чем армия Эндрю Мюррея, и приказал им сделать все возможное. Нет никаких доказательств того, что они вообще что-то сделали. Фолклендский замок и Лейчарс пали перед шотландцами почти сразу. Стены Сент-Эндрюса в течение трех недель обстреливались огромной осадной машиной, носившей имя Buster. 28 февраля 1337 года он капитулировал. В марте Мюррей атаковал замок Ботвелл, который англичане укрепили совсем недавно и с большими затратами. Его гарнизон сдался на условиях, пока он был еще достаточно силен, чтобы требовать каких-либо условий. Во всех этих крепостях укрепления были разрушены до основания, как только шотландцы завладели ими. Замок Ботвелл был разрушен до фундамента. Еще до начала традиционного сезона военных кампаний шотландцы получили контроль почти над всей Шотландией к северу от Ферта и свели на нет более чем годичные усилия Эдуарда III. В конце марта шотландцы прошли на запад через низменности и опустошили земли Эдуарда Баллиола и его сторонников в Галлоуэе. Как писал шотландский хронист:
Это были хорошие времена для Шотландии.
Когда король был занят войной во Франции[285].
Английский Парламент собрался 3 марта 1337 года, когда армия Мюррея приближалась к у. Хотя первоначально Парламент был созван в Йорке, он собрался в Вестминстере, что само по себе символизировало новые приоритеты Эдуарда III. Желательно, объяснил Эдуард III, находиться ближе к опасностям, которые угрожали королевству. К сожалению, не сохранилось никаких протоколов заседаний, но очевидно, что главным предметом обсуждения была предстоящая война с Францией. Правительству пришлось сообщить о неудачах в Шотландии, угрожающем скоплении шотландских и французских кораблей в Ла-Манше и открытой угрозе Гаскони. Чтобы справиться с кризисом, Эдуард III предложил набрать две армии, одна из которых должна была сразу же направиться в Гасконь, а другая в "подходящее время" — в Шотландию. Пока шли эти военные приготовления, на континент должно было быть отправлено большое посольство. Им должен был быть предоставлен королю Франции проект договора, фактически ультиматум. Лорды полностью одобрили эти планы, и действительно внесли свой вклад в разработку условий, которые должны были быть представлены Филиппу VI. Было принято решение о выделении субсидии. Это было только начало[286].
Тем не менее, это был поворот вспять традиционной подозрительности их сословия к иностранным авантюрам, гасконским интересам короля и крупным расходам на любые цели. Король сам осознавал эти перемены и в значительной степени нес за них ответственность. Меморандумы по внешней политике, подготовленные для него в это время, пестрели предупреждениями о противодействии общества, которое сорвало континентальные предприятия его предшественников, и советами о том, как не допустить повторения истории. Когда Эдуард III вырвал власть у своей матери и Мортимера в 1330 году, он не только провозгласил, что будет править в соответствии со "справедливостью и разумом" — достаточно обычные слова, но и что он будет делать это "по совету знати и никак иначе"[287]. И на самом деле он консультировался со знатью в Парламенте и в последовательных Больших Советах на каждом значительном этапе развивающегося кризиса в отношениях с Францией и почти всегда принимал их советы.
Эдуард III прилагал все усилия, чтобы получить нужный ему совет. В 1330-х годах не раз звучали отголоски традиции военной пропаганды, заложенной его дедом. Англичане поддавались убеждению. Они жили в относительно небольшой, сплоченной стране и были восприимчивы к пропаганде и общим эмоциям, которые быстро померкли бы на разрозненных просторах Франции. Филипп VI стал казаться многим англичанам главным препятствием для успешной оккупации Шотландии, а Шотландия была реальной угрозой, которую глубоко ненавидели. Ограниченность французской власти в 1330-х годах была гораздо менее очевидна для современных англичан, чем сейчас. Серьезность положения Англии была одним из пунктов, в котором пропагандисты Филиппа VI и Эдуарда III могли согласиться. Слухи свободно распространялись в обществе, где не было ни одного источника новостей, который хотя бы претендовал на авторитетность. В 1337 году говорили, что англичан истребляют во Франции, что пятая колонна помогает шотландцам на севере Англии и что для уничтожения Англии собираются силы неописуемой мощи. В этой атмосфере, несомненно, распространялись рассказы о сожжении рыбацких деревень, а правдоподобие им придавали меры предосторожности, посылавшие эшелоны сельских жителей на вершины скал, чтобы следить за морем у незажженных костров.
Многие дворяне испытывали не только страх и гнев, но и настоящий восторг от перспективы поучаствовать в сражениях. Война была героической и облагораживающей. С самого начала своего правления Эдуард III поощрял поединки и турниры, ритуальные праздничные битвы, которые обеспечивали тяжелой кавалерии наиболее близкую замену войне. Это были также публичные церемонии, тщательно срежиссированные в соответствии с традициями, за которыми наблюдала большая аудитория. На турнире в Чипсайде в сентябре 1331 года, когда король сражался с Генри Ланкастером, Уильямом Монтегю и еще несколькими десятками человек против всех желающих, публика была настолько велика числом, что трибуна, на которой находилась королева, рухнула[288].
Турниры занимали нечто среднее между реальным поединком и притворством, были опасными, но не серьезными и пользовались популярностью у
