— Так я и говорю, — благодушно согласился Томори, — ляпаешь чем под руку подвернется. А чего хотят чаще?
— Чаще цитрин, — сказал Глиста, разглядывая ожог на левой ладони. Еще розовенького чего, бывает. Ну, и мне легче. Цитрин же проще агата — лей любое дерьмо и цитрин получится. А если даже с первого раза не получится, так Огнем его проработаешь — и опять цитрин. И слоить его не нужно. В агате главная возня со слоением.
— А чего это их на кольца потянуло?
— Так в поход же идем. Еще и дальний, и серьезный. Типа, понимаешь, в неведомые земели, сам стратег ведет…
— Так Ник же больше не стратег.
— А кого это млехает? Так же звучит красивше! Ну, они теперь все в красивых позах и при полном доспехе — для девок, у кого есть. Кто и матери. Цитрин секунд пятнадцать тянет, как раз успевают сказать — люблю, дескать, буду помнить, ждите. Кого ждать? Кому ждать? Не, идиоты, честное слово. Люблю подлецов, млеха мама, но идиоты — еще поискать таких. И то не найдешь.
— Так объяснил бы, — равнодушно сказал Томори, наблюдая, как Уртханг возвращается, гоня перед собой маленькое обреченное стадо молодых — с пяти-семилетней выслугой. Стадо понуро зашло в большую палатку второй когорты, на четверть круга от Тори с Глистой посолонь. Последним зашел Уртханг, и спина у него была недобрая. Остальные бойцы когорты шустро и едва ли не цыпочках расходились по маленьким палаткам.
— А чего им объяснять? — Глиста пожал плечами. — Рассвет не Рассвет, а если маме надо приятно сделать, я всегда за. Мне что? Болванок серебряных у меня еще полмешка осталось, аниматоров я купил… Ну, простеньких, однопозиционных, так для такого кольца больше и не надо, в нем же кристалл менять никогда не будут. Нашего дурика записал, цитрин сляпал, камень в импрессор… не, зверюга атрибут. Не витраж, а песня!
— И сколько берешь?
— Семь за штуку. С записью. Если розовый — восемь.
— Значит, за сегодня ты полтинник сколотил.
— Ну типа того. Даже пятьдесят один. Два розовых.
— Ох и болван ты, Глиста, — Томори лег в траву, забросив руки за голову. — Дуриков хаешь, а сам? На кой тебе теперь деньги? Куда ты это серебро-золото заткнешь? В жопу? Только лишнюю тяжесть таскаешь.
— Ты знаешь, ты бы язык придержал, — Глиста посерел, хотя и не был чистокровным островитянином. — Я себе знаю, зачем мне деньги, а ты не знаешь, так заткни хайло и не млехай.
— Да заебал ты своим млеханьем! — Тори снова резко сел. — От хигонских блядей набрался и мне уши засераешь! Слушать противно!
— Не нравится — не жри, — проворчал Глиста, поднялся и ушел к командирскому шатру, волоча ноги. Томори вкусно потянулся, взял книгу и обнаружил, что солнце ушло за холм, и в траве сидеть стало сыро. Он, кряхтя, поднялся и перешел к большой палатке второй когорты, той, куда Уртханг загнал молодняк. Изнутри доносились возбужденные голоса. Там явно происходило воспитание. Из-за холма повеяло дымком — повара заканчивали готовить ужин. Тори еще раз потянулся, сладко-сладко и стал выглядывать, куда бы сесть.
Полог палатки стремительно отлетел в сторону. Изнутри вышел Уртханг с чужим мечом в руках. Морда у капитана была красная.
— Да ты никак злой, командир, — невозмутимо заметил Томори. — Что случилось, где непорядок?
— Две тайны мира, — резко сказал Уртханг. — Затрахали.
— Какие тайны? — спокойно удивился Томори.
Уртханг посопел и затих. Потом фыркнул. Потом даже улыбнулся.
— Есть такая великая тайна природы. Все на свете можно сделать как следует, а можно — как попало; понимаешь?
— Понимаю, — осторожно сказал Томори.
— А еще есть великая тайна человека. Люди почему-то всегда и всюду выбирают второй способ. И пользуются им, между прочим, с умопомрачительной изобретательностью. Тори, я тебя прошу: зайди во вторую когорту и вежливо объясни, что устав предполагает для заточки клинков формулу «как следует». Только вежливо, ладно?
— Дай меч, — быстро сказал Томори. — Дай, ну?!
Он выхватил оружие из рук капитана и несколько мгновений внимательно смотрел на лезвие. Потом широко шагнул к пологу и скрылся внутри. В палатке тут же родился гул голосов, некоторое время нарастал и щедро разнообразился, потом прорвался четкий голос Томори: «…и запомните, бляди…», а потом снова стало невнятно. Уртханг еще раз улыбнулся, широко и довольно. И не спеша направился вокруг холма к костру.
Лагерь был куда меньше, чем обычно. Это все время казалось Уртхангу неправильным и непривычным. Всего четыре когорты. Всего две тысячи человек. Четыре большие палатки. Первая на восток от холма, как положено, вторая на юг — и так далее. Кухня. Склад. Кузня. Арсенал. Лекарня. Часовня. Чарница. Низкий вал с неглубоким рвом по периметру. Латрина всего на пятьдесят шагов. И все! Даже в загоне кое-где успели поставить стойла!
Ну да, конечно, лагерь был старым, очень старым, а потому центральная часть его и получилась маленькой, обжитой и уютной. Даже не лагерь, а городок. В последние годы, когда Уртханг стал проводить ежегодные учебные походы к горам, лагерь и вовсе сделали постоянным. Одна когорта здесь всегда зимовала, очевидно, именно они еще с осени стойла и сколотили. Это тебе не место сбора стотысячной армии. На тридцать пять тысяч конников конюшен не напасешься. Но все-таки… Уртханг не очень привык к таким маленьким лагерям. В самые дерзкие походы — с ничтожными, как говорили в империи, силами — он ходил тысяч в пять-шесть. Нет, конечно, бывали у него и поездки сам-двадцать, но ведь это совсем другое, совсем…
Ник вдруг с потрясающей четкостью понял, что это самый большой лагерь, который ему когда-либо доведется еще увидеть на этом свете. Завтра поутру он, как всегда, посмотрит на него с холма — а потом… Потом, уже до самого Рассвета, все остальные лагеря будут меньше.
Как всегда, на марше не будет загона, тем более со стойлами; не будет и латрины. Больше никогда не будет идиотского шатра военной тайны… почему идиотского? Это он все-таки здорово придумал, хотя сработало и не с той стороны, с какой ожидалось. Но боевой дух — это ведь даже важнее борьбы с диверсиями! Тем более, что диверсий не предвидится. Но больше шатра не будет, и останутся только приятные воспоминания. Еще не будет часовни, а лекарня и чарница поместятся в одной палатке. И кузнец все чаще будет ставить свою наковальню не на отшибе, а чуть ли не в центре лагеря, вместе с обозными телегами. Да, надо будет еще интендантам напомнить… ладно, завтра. Или сегодня, но после ужина. Кухня, конечно, будет выглядеть совсем не так. И офицерского стола, на котором Тори пять лет назад вырезал «Я люблю капитана», за что потом три дня чистил шатер… Стола тоже никогда не будет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
