- Пока все идет хорошо, - сказала я, чтобы его успокоить. - Рамсес должен был проехать здесь. Раз мы не видим его простертого тела, значит, конь его слушается.
- Проклятье! - только и ответил на это Эмерсон.
Мы въехали в деревню с северной стороны и миновали развалины американской миссии, где годом раньше пережили захватывающие приключения. Сейчас здесь царило запустение, шпиль молельного дома обрушился, прочие строения также пребывали в запустении. Видимо, деревенские жители избегали этого места, считая проклятым.
У колодца, как водится, толпился народ. Правда, толпа безмолвствовала, что крайне необычно. Взгляды египтян были устремлены на дом священника. Все словно прислушивались к чему-то. Через несколько секунд и мы различили звуки, напоминающие пение муэдзина. И это в христианской деревне, где никогда не было мечети! Мало того, неподобающие звуки доносились из дома священника.
После короткой паузы молитва возобновилась, теперь уже другим голосом. Первый был классическим тенором, второй - плохо поставленным баритоном. Далее вступил третий, писклявый и слегка шепелявящий. Создавалось впечатление, будто священник Дронкеха пригласил на спевку всех окрестных муэдзинов.
Эмерсон рванулся вперед, и толпа расступилась перед ним, как воды Красного моря перед Моисеем. Я последовала за супругом, олицетворяя в порядке исключения все Моисееве племя.
Моисей, то есть Эмерсон, не стал стучаться во врата Синая, а распахнул их пинком.
Последние лучи заходящего солнца осветили сумрачный чертог захламленное жилище деревенского священника, а также Уолтера Пибоди Эмерсона-младшего, прозванного Рамсесом. Наше чадо восседало на диване, подобрав под себя ноги, запрокинув голову и увлеченно выводя заливистые рулады мусульманской молитвы.
При нашем появлении священник, сидевший в углу, вскочил. Рамсес же, как ему и полагается, сперва завершил ритуал со всеми "Аллах велик!" и прочими магическими присказками и только после этого соизволил посмотреть на родителей.
- Здравствуй, мамочка, здравствуй, папочка. Как ваши успехи?
II
Эмерсон принял подношение отца Теодора - ожидаемый стаканчик коньяку. Я от угощения отказалась: для разбирательств с Рамсесом требуется кристальная ясность мысли.
- Позволь поинтересоваться, дорогой сын, чем ты тут занимаешься?
Рамсес откашлялся и начал:
- Когда вы с папочкой обсуждали загадочное пленение уважаемого отца Теодора, я не мог не согласиться с вашим умозаключением, что его преподобие удерживали где-то в окрестностях Каира. Однако другой ваш вывод - что точно определить место, где его держали, невозможно - вызвал у меня возражение. По моему мнению...
- Рамсес!
- Что, мама?
- Буду очень тебе обязана, если перестанешь злоупотреблять этой фразой.
- Какой именно, мама?
- "По моему мнению".
Благодаря коньяку к Эмерсону вернулся дар речи.
- Я склонен поддержать твою мать, Рамсес, но сейчас главное не это. Будь добр, продолжай.
- Хорошо, папа. По моему... То есть я посчитал, что, хотя отец Теодор и не мог выглядывать из окон, услышать что-то он мог. Вы тоже склонялись к этому выводу. Конечно, какофония звуков, вкупе именуемых "городским шумом", не слишком отчетлива - я имею в виду крики ослов, водоносов и торговцев, мольбы нищих...
- Боюсь, Рамсес, ты пытаешься завернуть очень литературную, возможно даже поэтичную, фразу. Лучше поупражняйся в этом, сочиняя стихи или делая записи в дневнике. В устной речи не стоит увлекаться длинными периодами.
- Вот как? - спросил Рамсес задумчиво.
- Продолжай, Рамсес! - поторопил его отец. - И пожалуйста, не тяни.
- Хорошо, папа. Существует один звук, который, в отличие от упомянутых выше (а также от тех, которые я не успел упомянуть), ни с чем нельзя спутать. Это, конечно, молитвенные призывы муэдзинов с каирских минаретов. Меня посетила мысль, что отец Теодор наслушался их, что называется, досыта и сумеет отличить один от другого по громкости и мелодичности. Вот я и предпринял эксперимент. Я стал воспроизводить ему...
- Не может быть! - не выдержала я. - Значит, ты сидишь здесь уже три с лишним часа, распевая на разные голоса? Эмерсон, ты знаешь, что я не очень подвержена женским слабостям, но сейчас нахожусь на грани обморока.
- Глотни коньяку, - предложил Эмерсон, протягивая мне стаканчик. Эксперимент прошел успешно, сынок?
- До некоторой степени, папа. Кажется, мне удалось сократить площадь до четверти квадратной мили.
- Невероятно! - прошептала я, как выяснилось, только для себя, потому что меня никто не слушал.
- Очень интересно! - подал голос отец Теодор, кивая, как китайский болванчик. - Я закрывал глаза и представлял себя пленником Сатаны, внимающим гласу с небес.
- Невероятно! - повторила я. - Как ты сумел изобразить столько вариантов молитвы, Рамсес? В Каире, между прочим, три сотни мечетей!
- Но на территории, которую я счел наиболее вероятным местом расположения тюрьмы, их всего тридцать-сорок, - возразил Рамсес. - Я имею в виду Старый город с его темными запутанными улочками, разрушающимися домами и некоторыми примечательными... - Он поймал мой грозный взгляд и опомнился. - В прошлый раз мы провели в Каире три недели. Тогда мне и представилась возможность заглянуть в...
- Понятно, - сказал Эмерсон. - По-моему, блестящая идея. Ты согласна, Пибоди?
Мой стаканчик уже был пуст. Я хотела попросить еще, но железная воля одержала верх над недоверием и растерянностью.
- По-моему, нам пора домой. Отец Теодор наверняка очень устал.
Отец Теодор посопротивлялся из вежливости, но было ясно, что ему не терпится от нас избавиться. С Рамсесом он прощался с причудливой смесью уважения и ужаса.
Когда мы вышли из дома священника, один из деревенских жителей подвел Рамсесу его скакуна и с глубоким поклоном отдал поводья. Я тут же позабыла о нестандартном методе следствия, испробованном моим сыном, потому что вспомнила, как обходятся с конокрадами на американском Западе. Там их ждет петля.
Возможно, Рамсес тоже это припомнил. Уже закинув ногу на конский круп, он повис в стремени и сказал с обезоруживающей улыбкой:
- Хочешь прокатиться на Мазепе, мамочка?
- Своевременная мысль, - похвалил его Эмерсон. - Рад, что ты оказываешь матери почтение, которого она достойна.
И он ударил пятками своего осла.
III
Деревенский староста поддерживал американских ковбоев в их непримиримости к конокрадам. Чтобы умилостивить его, пришлось арендовать лошадь за умопомрачительную плату до конца нашего пребывания в Дахшуре. Оставив ее в конюшне хозяина - у нас для лошади все равно не было места, - я вернулась домой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
