коже идет. И стынет в груди дыхание.
Замираем, не в силах сдвинуться с места. Со словами тоже беда. Понимаю, что он все сказал. Ход за мной. А в голове пустота и засуха.
– Ты… – выдавливаю и срываюсь. Совершаю глубокий вдох, резко поднимаю взгляд к его глазам и, наконец, трансформирую мысли в слова: – С ней ты общаешься. А со мной – нет.
Чарушин сглатывает и кивает, вновь заставляя меня задыхаться. Если бы не шквал эмоций, который улавливаю визуально, я могла бы уйти. Клянусь! Но его взгляд не отпускает и призывает меня держаться.
– Потому что с тобой трудно разговаривать, – признается Артем. После небольшой, но внушительной паузы добивает: – Только с тобой.
Не дожидаясь моей реакции, хватает за руку и ведет дальше.
Вечер продолжается. Я улыбаюсь, отвечаю на вопросы, если гости Чарушина из вежливости делают меня участником беседы, и думаю, думаю, думаю... Без конца кручу в голове все, что Артем сегодня выдал. А выдал он немало. И все, как мне кажется, со смыслом.
– Отцу – привет, маме – здоровья, – прощается с нами очередной гость.
Я киваю, Чарушин пожимает мужчине руку.
Остаемся ненадолго одни, он отрывисто вздыхает и сосредотачивает на мне взгляд.
Разряд. Острая россыпь мурашек.
– Если устала, я могу вызвать водителя и отправить тебя домой.
– Нет… Все нормально, – заверяю я, игнорируя боль в ногах и слабость в остальных частях тела. – Хочу остаться с тобой до конца.
Зрительный контакт между нами затягивается. Некому смягчить это напряжение, а мы сами разорвать его не можем.
– Хорошо, – отзывается Артем.
А потом… Прижимает к моей пояснице ладонь, наклоняется и неожиданно целует в висок.
Знаю, что не место, но не могу себя остановить. Кладу руки ему на плечи и, задерживая, учащенно шепчу:
– Люто, Чарушин.
Он вздрагивает. Шумно выдыхает. Со всех сторон усиливает тактильный контакт.
– Люто, Лиза, – припечатывает одуряюще весомо.
И мое сердце пускается вскачь. Счастливо и тягуче вырабатывая безумную массу эмоций. Ведь в этом признании есть все. Гораздо больше того, что способны вынести обычные люди.
Но мы ведь не обычные.
Нет.
Я – другая. А он – особенный.
39
Она осторожничает и бережет свой суверенитет.
Я беру ее в блокаду.
© Артем Чарушин
Наконец, чертов бал близится к завершению.
Раскидываю последние благодарности самым важным партнерам. Общим обращением выписываю финалочку сотрудникам. Провожаю чинно удаляющуюся толпу, как это делает всегда отец. Так же, как и он, держу рядом с сердцем свою внешнюю, все еще непризнанную половину.
Музыка стихает. С ней спускаю обязанности, которые вынужден был тащить и оставаться серьезным челом.
The end.
В мозгу же живого неидеального меня, мудака, спектакль только начинается.
Я сегодня вдруг стал догонять, что эта шняга, которую все вокруг зовут просто любовью, как бы я не старался ее выкорчевать, у меня тупо в крови. В моем роду, если подумать, все, блядь, от отца до прадеда повернутые. То есть люто запилены на семью. Раньше воспринимал это в положительном ключе. Сейчас крайне сомневаюсь, что всегда во благо такая одержимая преданность. Особенно если так, как у меня, с гребаным катастрофическим перевесом в мою сторону.
В дороге молчим. Лиза засыпает у меня на плече. И снова, без моего на то влияния, подрывается в душе та самая агрессивная нежность, которая всеми фибрами за нее и всеми атомами против меня.
Игнорируя водилу и самого себя, не просто обнимаю свою Дикарку… Глажу, вдыхаю, всячески касаюсь. Губами в том числе. Пока за грудиной не срывается какой-то разрушительный и вместе с тем очищающий дождь. Молча и достаточно спокойно проживаю его. Иного выбора так и так нет.
Когда машина останавливается, дожидаюсь, пока откроется дверь, чтобы бережно подхватить Лизу на руки. Шагаю по аллее неторопливо. В этот момент будто по новой весь окружающий мир вижу – глубокую ночь, небо, звезды, родной двор, живое и энергетическое пространство, свою Дикарку… Все это уже сплелось в одно неразделимое целое. Допустил ведь. Сам не знаю, в какой момент сдался. Или все же постепенно прорывало? Где-то ощутимо, где-то крайне мощно, а где-то незаметно. Факт в том, что в нынешней точке я почти безболезненно счастлив.
Понимая, что открыть дверь, не разбудив Лизу, не смогу, сворачиваю в глубину сада и присаживаюсь на лавочку. Не знаю, сколько времени проходит. Ни хрена у меня не зудит от скуки и нетерпения двигаться. Я просто подвисаю в этой идеальной для себя Вселенной, где есть почти все, что мне надо – мой дом и Дикарка. Если бы родители были на месте, можно было бы отбросить «почти» и раствориться полностью. Но я уже принимаю тот факт, что когда-то – надеюсь, в очень далеком будущем – останусь один без привязки и корней. И вот тогда… Как без Дикарки? Если не смогу сковать ее своей фамилией, в чем смысл?
Снова втираю себе, что с течением времени все проходит. И снова себе не верю. Тем более что сейчас у меня есть реальные факты того, как запертая в клетке зверюга-любовь растет, и как она яростно в один заход разрушает эту иллюзорную конуру.
«Я здесь не для этого…»
«Поцелуи – это когда про любовь…»
«Может, потому что я, черт возьми, люблю тебя?!»
«Люто, Чарушин…»
Как же, мать вашу, хочется верить… Мать вашу…
Лучше не мыслить так глобально. Надо жить моментами, как, судя по всему, делает сама Лиза.
Ха-ха, знала бы она, что я уже наших внуков крещу, в ужасе бы сама от меня открестилась.
Ха-ха…
«Моя любовь – вот моя клятва!», – всплывает, как когда-то орал ей.
Как давно это было… Тогда и близко не представлял, что кто-то свыше поймает на слове и протянет
