концов осознает, что он сделал, ему придется с этим жить.
А это было наказанием куда большим, чем любое другое.
Глава 40
Июль, 1769 год, Оксли
Кэролайн лежала в спальне, прерывисто, тяжело дыша. Мясник и его другой помощник, которых привела Мэри Стивенсон, помогли вытащить ее. Хотя они и привыкли больше к телам животных, мужчины на удивление бережно погрузили миссис Холландер на подводу под молчаливыми взглядами Роуэн, Томми и Мэри. Патрик Холландер побрел к ним, спотыкаясь, и взвыл от ярости и боли, увидев неподвижное тело жены.
– Она не… она… – невнятно бормотал он. – Она не может… – Томми схватил его за руку, оттаскивая с дороги, прочь от тронувшейся повозки.
– Они справятся, – сказал он. – Вам лучше послать за доктором.
Патрик сбросил руку Томми и, пошатываясь, поплелся следом.
Когда они дошли до дома, мясник и его помощник подняли Кэролайн наверх, в ее спальню. Элис сняла промокшее платье, и Роуэн положила руки хозяйке на живот, вопреки всему надеясь, что новая жизнь еще растет внутри, и перекрестилась. Они подоткнули одеяла вокруг неподвижного тела. Оставалось только ждать доктора.
На исходе часа он прибыл и потребовал, чтобы все покинули комнату. Вскоре он вышел, помрачневший, и направился в гостиную, где сидел мистер Холландер. Роуэн не нужно было слышать его слова лично; она уже знала, что госпожа может больше не проснуться.
Мэри вернулась в гостиницу только после того, как Роуэн заверила ее, что ничего больше сделать нельзя. Она промокла насквозь, платье было все заляпано грязью, но Мэри едва замечала пронизывающий холод, ее тело и разум будто онемели. Об этом ужасном происшествии, случившемся на ее глазах, думать было невозможно, и она словно наблюдала за всем издалека. Мэри боялась, что миссис Холландер может не выжить. Никогда прежде она не видела такого бледного, лишившегося всех красок лица. Кожа Кэролайн посерела, и эта картинка так и стояла перед глазами всю дорогу до гостиницы, пока она шла по главной улице, спотыкаясь, не замечая озабоченных и любопытных взглядов. Стуча зубами, она наконец поднялась в свою комнату, уже еле держась на ногах, стянула платье, с трудом расшнуровала замерзшими пальцами корсет и, только избавившись от всего мокрого, заползла под одеяла, но дрожать перестала очень нескоро.
Позже вечером ее разбудил стук в дверь, и Мэри поспешно накинула чистую нижнюю рубашку.
– Кто там? – спросила она.
– Я слышала о случившемся, – сказала жена хозяина гостиницы, когда Мэри приоткрыла дверь. – Жуть какая трагедия. Кто бы поверил? – Она сочувственно поцокала языком, качая головой, и так и стояла, явно надеясь услышать что-то в ответ.
Мэри молчала. Кажется, она вообще забыла, как говорить.
Женщина поняла, что ждать смысла нет, и показала принесенный с собой поднос:
– Поможет вам согреться. И письмо еще пришло. На ваше имя. Сначала отправили в «Семь звезд», а потом решили проверить здесь.
Без особого воодушевления взглянув на поднос, Мэри отступила, пропуская женщину в комнату.
Проглотив немного супа и чуть не подавившись – так он обжигал горло, – Мэри взглянула на письмо, написанное знакомым почерком.
Кэролайн провела в постели три дня, становясь все бледнее, дыхание было прерывистым, с хрипами, а у ее постели день и ночь на страже сидел ее муж, отказываясь уходить и не притрагиваясь к еде, которую ему приносила Роуэн.
Она ходила к аптекарю, спросить, не знает ли он о каком средстве, способном ускорить выздоровление госпожи, но он ничего не смог предложить.
– Время, – мрачно произнес он. – Только время покажет.
На второй день в дом торговца шелком пришло письмо, адресованное Роуэн. Она немного растерялась, так как никогда прежде не получала писем. Мельком подумав о братьях, она взмолилась, чтобы с ними не случилось ничего дурного, так как кругом, как ей тогда казалось, были одни несчастья.
– Я не узнаю почерк, – сказала она, передавая письмо Пруденс, потому что кухарка читала лучше ее.
– Это от мисс Стивенсон, – сказала Пруденс, сломав печать. Держа бумагу в мясистых пальцах, она близоруко прищурилась. – Пишет, что должна возвращаться в Лондон, так как получила весточку от сестры, что приходили торговцы шелком, интересовались ее работами. – Она перевернула листок. – Говорит, что будет молиться за миссис Холландер и просит тебя сообщить ей новости, когда сможешь. И адрес. – Сложив письмо, Пруденс вернула его Роуэн и сделала глоток из своего стакана.
Рано утром четвертого дня Патрика наконец убедили покинуть комнату жены, оставив ее на попечении Роуэн и Элис. Подняв одеяла, Роуэн заметила движение. Движение в ее животе. Опустив на него ладонь, она отчетливо его ощутила.
– Думаю, ребенок вот-вот появится.
– Что? – удивилась Элис. – Он еще жив?
– Слишком рано, – прошептала Роуэн. – Слишком.
– Привести доктора?
– Нет, это женское дело. Нужна повитуха.
Роды были быстрыми. Судя по церковному колоколу, который прозвонил всего один раз, прошло меньше часа. Роуэн присутствовала на нескольких родах вместе с матерью, но ни разу не видела, чтобы женщина не плакала или не выкрикивала проклятия. Кэролайн молчала, глаза ее закатились так далеко, что их не было видно вовсе. Повитуха говорила мало, только если нужно было подать еще чистой ткани, и в конце, когда попросила Роуэн подержать ноги роженицы, чтобы помочь новой жизни высвободиться.
Роуэн никогда не видела такого крошечного младенца, едва ли больше кролика и такого же худенького. Девочку. Все ее тельце покрывали волосы, такие густые, что она больше напоминала не человеческого детеныша, а обезьянку. У Роуэн сердце сжималось от жалости. Как же рано она родилась, настолько раньше срока.
Когда все закончилось, повитуха передала бедную малютку, обернутую в муслин, хозяину дома. Кэролайн Холландер ни разу не пришла в себя во время родов, не реагируя ни на что с того самого дня, когда они вытащили ее из реки.
Хозяин оцепенело сел в кресло у кровати с ребенком на руках, едва ли понимая, что у него родилась дочь.
– Вы уже выбрали ей имя, сэр? – спросила повитуха, прибираясь в комнате.
Он поднял голову и посмотрел на них обеих, будто видя в первый раз.
– Диана, – прошептал он. – Диана Грейс.
Роуэн сосредоточилась на ребенке. Розовая кожа постепенно темнела, прямо на глазах она становилась пунцовой, почти синей. Малышка захныкала.
– Бедняжка, – ласково сказала повитуха.
В дверях показалась Пруденс:
– Ее нужно крестить.
Но Патрик Холландер и слышать ничего не хотел.
– Оставь меня, женщина! – воскликнул он. – Я не могу мыслить ясно! – Солнце уже село, и в комнате сгустились тени. Взгляд его остановился на неподвижной фигуре жены на постели рядом. – Я так отчаянно хотел
