Если бы он вдруг сам себе задал вопрос: а, собственно, почему нужно оберегать его авторитет и почему хорошо, когда формально командует один, а на деле другой? – едва ли он смог бы честно ответить на этот вопрос. Но он и не задавал себе таких опасных вопросов, и лишь все чаще вспыхивавшее в нем раздражение против неутомимого и властного Полынина говорило, что в глубине души ему все больше не по себе.
Вызов к командующему в августе впервые открыл Козыреву глаза на то, что не только он, наедине с собой, знает, кто фактически командует группой, но и другие начинают понимать это. Его самолюбие было задето, и он сам начал задевать Полынина. Сегодня в штабе наконец; были поставлены все точки над «и».
Козырев понимал, что Полынин ни в чем не виноват перед ним, но смирить самолюбивое бешенство уже не мог.
Приехав на аэродром, Козырев походил около воронок, потом вокруг своего истребителя, посмотрел на его изрешеченный в боях и залатанный фюзеляж, на изуродованную плоскость и мрачно подумал: «Одно к одному!»
Не сказав ни слова никому из летчиков, он пошел в палатку, поманил за собой Полынина, нетерпеливо выслушал его доклад и сквозь зубы, строго официально, на «вы», предложил ему принять командование группой, которую он, Козырев, сдает в связи с убытием в Москву.
Сдавать было, собственно, нечего. Все касавшееся и людей и материальной части было известно Полынину не хуже, а лучше, чем Козыреву, и это знали они оба.
– Прикажите перегнать сюда У-2 и подготовить на пятнадцать часов, – сказал в заключение Козырев, сел в машину и поехал к себе в юрту за вещами.
Полынин тут же позвонил насчет У-2 и несколько минут молча просидел один.
Он не боялся вступить в командование группой, знал, что без Козырева будет командовать ею лучше, чем при Козыреве, – со всей полнотой власти. То, что Козырев улетал, заботило Полынина по другой причине: Фисенко был в госпитале, а теперь еще улетит Козырев – лучший летчик группы. Именно так: не как командира, а как лучшего летчика группы уже давно привык он мысленно расценивать Козырева.
И все же Полынин был не столько озабочен, сколько огорчен. Официальный тон, взятый Козыревым по приезде из штаба, по мнению Полынина, можно было бы оправдать лишь в одном случае – если бы он, Полынин, «подсидел» Козырева. Но, далекий от мысли о чем-нибудь похожем, Полынин не допускал, что Козырев может так думать, недоумевал и сердился.
Даже когда Соколов привел свою девятку после барражирования над Хамардабой, Полынин, поздравляя его, не сразу успел стереть с лица сердитое выражение. Козырев вернулся очень быстро с чемоданом и кожанкой.
У-2 еще не прилетел. Поставив чемодан возле палатки, Козырев вошел и сел за стол напротив Полынина.
Оба сидели молча, не зная, что сказать. Наконец Козырев заговорил первым:
– Поздравляю с орденом Ленина. Этого кляузника Иконникова тоже наградили.
Он сказал это без всякой паузы. Полынин чуть не вспылил, но пересилил себя.
– По-моему, тебе личный состав надо собрать, – сказал он. – Проститься и меня представить.
– Ну что ж, собирайте, – ответил Козырев, продолжая говорить на «ты».
Он готов был расплакаться, увидев сразу почти всех летчиков и механиков и среди них – своего механика Бакулина. Но как раз оттого, что ему хотелось заплакать, он, к общему удивлению, сказал на прощание всего несколько сухих, казенных слов, деревянным голосом представил Полынина как нового командира группы и, боясь проявления чувств, торопливо скомандовал:
– Можете быть свободными.
– Насчет Бакулина, – сказал Козырев Полынину, наблюдая, как летчики и механики расходятся к самолетам. – Бакулина мне обещали отдать, послать следом в Москву. Если тебя спросят, не задерживай. – Говоря о Бакулине, он из самолюбия прилгнул. Откомандировать Бакулина ему не обещали, а лишь сказали, что решат вопрос, и Козырев подозревал, что тут главное слово будет за Полыниным.
– Конечно, не задержу, – с готовностью ответил Полынин, хорошо понимавший силу привычки к своему механику. Козырев взглянул на него.
– Слушай, – сказал Полынин, решаясь идти на откровенность, – на меня ты сердит – черт с тобой! По-твоему, я виноват, что за тебя остаюсь. Но ребята при чем? Они-то в чем виноваты? Пойди простись с каждым по-людски. Слышишь? Обойди все самолеты и простись. Слышишь или не слышишь?
– Слышу, – глухо сказал Козырев и, ни слова не прибавив, пошел к самолетам.
Полынин отправился вслед за ним на летное поле, чтобы осмотреть уже пригнанную машину Фисенко. Она оказалась в порядке, если не считать нулевых пробоин в щитке. Полынин тут же приказал заправить ее, рассчитывая летать на ней, пока не заменят плоскость на его собственном истребителе.
Часом позже Козырев, повеселевший от тех изъявлений дружбы и товарищества, которыми, каждый по-своему, проводили его летчики, стоял возле У-2 и еще раз поочередно пожимал руки всем, чьи истребители были неподалеку и кто имел возможность подойти к нему. Чемодан и кожанку он уже сунул в кабину и, держа в руках шлем, собирался садиться в самолет, как вдруг из палатки, где стоял телефон, выскочил дежурный и побежал к Полынину.
– Товарищ командир группы! Приказано опять лететь на Хамардабу девяткой.
– Давай! – сказал Полынин стоявшему возле него Грицко.
Летчики побежали к машинам, а Полынин встретился взглядом с Козыревым. У Козырева было обиженное лицо человека, у которого только что отняли самое для него дорогое. Вдобавок его резанули но сердцу слова «товарищ командир группы», обращенные к Полынину.
– Может, слетаешь напоследок? – спросил Полынин. – Машина Фисенко заправлена.
– Слетаю, – коротко, сдавленным от волнения голосом сказал Козырев, натягивая шлем. – Свожу девятку. – И побежал к самолету.
Через сорок минут, вернувшись из боя, разгоряченный Козырев снова стоял около У-2, и снова вокруг толпились летчики. Правда, в бою был сбит всего один японец и при этом коллективно – Грицко, Козыревым и еще двумя истребителями, – но у Козырева все равно было счастливое лицо. Он радовался, что улетает в Москву прямо из боя.
– Японца будем считать за тобой, – сказал Грицко, пожимая ему руку.
– А, считайте за кем хотите. За всей Полынинской группой Козырев не выговорил, а выдавил из себя эти трудно давшиеся ему слова и подошел к Полынину.
– Желаю успеха, Николай.
– И тебе тоже, – ответил Полынин и тихо, по твердо, добавил: – Побольше летай, Петр, поменьше командуй.
Это было сказано с неумолимой полынинской прямотой.
– Как начальство, – криво усмехнулся Козырев, – от нас не зависит.
– А ты объясни, – все так же неумолимо сказал Полынин.
Козырев взглянул в лицо Полынину со смешанным чувством изумления перед дружеской прямотой этого человека и злости на него. Боясь, как бы с языка не сорвалось что-нибудь не то, он торопливо обнял Полынина и полез в самолет, не на пассажирское место, куда уже запихнул свой чемодан, а на место пилота.
– Товарищ полковник! – подбегая, запротестовал пилот.
– Садись в «тещин ящик», – сказал Козырев. – Видишь, уже сижу. А ну, от винта!
Едва Козырев улетел, как снова позвонили из штаба и потребовали поднять в воздух девятку. На этот раз японские самолеты были замечены на большой высоте над Буир-Нуром. Девятку послали на перехват, и она действительно перехватила японцев над районом солончаковых озер. Бомбардировщики ушли в облака, по один японский истребитель все же был сбит. Об этом, стоя у самолета, доложил Полынину водивший девятку Соколов-старший. Докладывая, он искоса поглядывал на бензовозку, задержавшуюся у соседнего самолета.
– Чего волнуешься? – спросил Полынин. – Братишку что-то потерял.
– Подожди, придет, еще три машины не вернулись, – спокойно сказал Полынин.
– Да я его что-то с самого начала из виду упустил. Боюсь, не рассчитал бензина – где-нибудь сел.
Прилетели еще два самолета. Соколова-младшего все не было. Полынин посмотрел на часы. По расчету горючего, младший Соколов прилететь уже не мог.
– Облачность, – оправдываясь перед Полыниным, говорил старший Соколов. – Я сразу полез на верхний этаж, за японцами, вынырнул, а его уже нет нигде. Наверное, присел где-нибудь. Разрешите слетать?
– Звеном слетайте, – приказал Полынин. – И пошире район осмотра возьмите.
Соколов слетал звеном, по ничего не нашел. Потом слетал еще раз – один – и тоже не нашел. Он крепился, по Полынин видел, как он удручен, и не пустил его в третий полет, а сел в истребитель Фисенко и полетел сам.
