— Вы много курите, товарищ Дилов!
— Много, — с искренним сожалением вздохнул он и тут же иронично добавил. — Помните, что поется в одной цыганской песне: «Детей мы кормим ложью, табачным дымом разгоняем заботы…» Нет, он был просто великолепен.
— Признаться, подзабыл. Годится для писательского девиза, верно?
С довольным видом он согласно кивнул — похоже, я начинал ему нравиться как собеседник, но это разозлило меня еще больше. В конце концов если я это он, то я мог бы позволить себе говорить с ним жестче.
— Да, много курите, товарищ Дилов, — повторил я.
— А у вас сердечная недостаточность, да и с тромбофлебитом шутки плохи.
Тут он впервые по-настоящему изумился и вытаращил глаза, а я, предвкушая победу, напомнил:
— Предложите же мне, наконец, сигарету! Я не был таким сквалыгой!
Растерянно пробормотав «простите!», он поспешно протянул мне коробку.
— И еще, — заметил я, пыхтя раскуривая сигарету, оказавшуюся влажной, вы слишком усердствуете, встречаясь с той особой, с которой только что вели беседу по телефону. А ведь вы не любите ее, правда? Просто тешите свое самолюбие на старости лет…
Я думал, что он взорвется от этих слов, очень уж мне хотелось увидеть его разъяренным, но он с деланной иронией и бесившей меня улыбкой коротко сказал:
— Продолжайте, пожалуйста. Хоть все это и не так, мне все же интересно послушать вас.
— Вы прекрасно знаете, что это правда. Как знаете и то, в чем было ваше настоящее счастье, и то, как вы сами его погубили! Рассказать вам, как было дело?
— Каждый что-то когда-то губил, — с грустью сказал он, оправдываясь. Но вряд ли найдется хотя бы один человек, который точно знает, в чем его счастье. Я не считаю себя несчастным, а это гораздо важнее, вы не находите?
Внезапно я почувствовал к нему жалость. Или к себе? Ведь всё, что я мог сказать ему, я мог бы сказать и себе. Это сбило мой боевой настрой.
— Скажите, у вас есть родинка на спине? Возле позвоночника?
— Откуда мне знать? — удивился он. — Я ведь своей спины никогда толком не видел.
— Когда-то я встречался с одной девушкой… Она говорила, что у меня есть такая родинка, любил а ее целовать.
Для убедительности я ткнул пальцем себе в спину, показывая, где находится родинка. Конечно, это было ужасно невоспитанно с моей стороны.
Глаза его затуманились воспоминаниями, потом в них промелькнуло подозрение. «Дурак, — в сердцах крикнул я ему мысленно. — Разве можно забыть такую девушку!»
— Послушайте, кто вы такой в действительности? — воскликнул он почти с ужасом, поскольку явно вспомнил о девушке.
— Яже вам назвал свое имя. Так мне продолжать?..
Я был сейчас сильнее его, потому что был никем, а его кидало в дрожь каждый раз от мысли, что в нем могут усомниться. Он неуверенно кивнул: продолжайте!
Да, терпение у него было завидное. На его месте я наверняка выставил бы вон такого посетителя, несмотря на то, что я считал себя большим Любеном Диловым, чем он.
— Вам нужно беречь сердце, товарищ Дилов, — сказал я ему по-отечески заботливым тоном. — Вот и профессор Белов так считает. А вы собираетесь на будущей неделе в унизительную поездку, которой противится все ваше существо. И будете во время этой поездки говорить то, чего вы не думаете, — из страха перед тем, кто попросил вас об этом одолжении.
— Причем здесь страх? Вам что, никогда не приходилось идти на разумные компромиссы?
Я предпочел пропустить этот вопрос мимо ушей, хотя считаю такую тактику аморальной.
— …К тому же вы напьетесь, начнете тискать какую-нибудь свою поклонницу, чтобы все увидели, какой вы сердцеед.
Он зашептал в свое оправдание: — Но я ведь люблю жену, люблю своих детей…
— Всё верно, — расхохотался я. — И все же вы поступите именно так, как я сказал, потому что вы типичный средний эротоман, как вас вроде бы в шутку назвал один ваш приятель, а у вас не хватило мужества даже на то, чтобы обидеться на него.
— Потому что я не такой, — заметил он.
— Конечно, — согласился я. — Просто это было у вас бегством от самого себя, проявлением собственной неуверенности. Ведь только женщины дают вам на часдругой то, что у вас никогда не хватит мужества потребовать от общества, хотя вы-не лишены способностей. Вот в чем дело. А вы могли когда-то стать хорошим писателем, товарищ Дилов, могли бы, если бы не цепь расчетливых компромиссов, висящая у вас на шее камнем, если бы не решились стать хорошим мужем, вместо того чтобы стать хорошим писателем…
— Одно замечание, с вашего позволения. Не хорошим супругом, а хорошим гражданином.
Я удивился; откуда он нашел силы возразить мне?
— Не лгите! Вам прекрасно известно, что значит быть хорошим гражданином, впрочем, во все времена это означало одно и то же.
— Но меня уважают люди, уважают читатели!
— Люди стали весьма нетребовательны в своих запросах, товарищ Дилов. Сказать вам, что вы не рискнули и никогда не рискнете написать?
Он схватился за пепельницу, и хотя было видно, что он просто искал опору, я вскочил с места.
— Не надо! Это уже было!
Он зажал пепельницу в руке, покрутил, делая вид, что просто играет. Все же нас подводило желание во всем руководствоваться шаблоном.
— Кто это уже делал?
— Мартин Лютер.
К нему вернулось хладнокровие, он даже рассмеялся — как же, все-таки до него так же поступил великий человек.
— Верно, только, насколько я помню, он запустил чернильницей в искушавшего его сатану. Вы что, считаете себя царем тьмы? У вас слишком высокое мнение о себе.
— Да нет, — засмеялся я, — потому я и отсоветовал вам бросаться пепельницами. Получится просто жалкая пародия!
— Но тогда — кто вы?
— Я — ограбленная истина, товарищ Дилов! — с нажимом произнес я свое имя.
— И я тот, кто вас ограбил, не так ли?
Я взялся за ручку двери, потому что-пепельница все еще была у него в руках.
— Хм, интересно, если мы примемся лупцевать друг друга, кому достанется больше? Силы наши должны быть равны.
— Я не умею драться.
— Да, вы не умеете даже как следует поссориться, с кем надо, — печально согласился я, так как относил эти слова и к самому себе.
— Вы, я вижу, считаете меня трусом? А ведь я просто развлекаюсь с вами. И если сейчас я вышвырну вас за дверь, то вовсе не из храбрости. Люди всегда прибегали к насилию исключительно из страха.
— Но ведь вам иногда ужасно хочется позволить себе быть громилой, правда? Хоть в этом-то признайтесь!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
