class="p1">– Отказалась наотрез! – виновато развел руками Ящик.
– Жаль. Ну, ничего – еще не вечер! Я с Верой Витольдовной сам поговорю.
– Где Проценко?
– Ест, – с ненавистью доложил старый чекист.
– Отлично! Итак, приступим!
Жарынин еще раз осмотрел собравшихся стариков хищным взором ваятеля, готового из бесформенной кучи серой глины слепить грандиозное совершенство. Его лысина наморщилась мыслями, а по лицу пробежала светлая судорога вдохновения. Он ласково улыбнулся своим творческим грезам, но тут же посуровел, предвидя упорное сопротивление ненадежного человеческого материала:
– Где же, наконец, эти малолетние экстрасенсы, чтоб их энергетические глисты сожрали!
– Мы здесь!
Юные Огуревичи – Прохор, Корнелия и Ксения – как раз появились в холле. Шли они гуськом, положив руки на плечи друг другу. Непроницаемые черные маски закрывали лица, но подростки, уверенно огибая препятствия, проследовали к трем свободным стульям, разом уселись и одномоментно, как по команде, сдвинули на лоб забрала, открыв свежие лица и глаза, лучистые, как у сектантов.
– Простите, – дружелюбно извинился Прохор. – У нас был телепатический коллоквиум с Чикагским университетом.
– Как там погода? – спросил режиссер.
– Дождь.
– Поделом! А в зал суда сможете так же войти?
– Сможем!
– Отлично!
Игровод сделал знак Кокотову, и они сообща выдвинули вперед стол, приставив к нему два кресла, одно посредине, а второе с торца. Потом Жарынин еще раз задумчиво осмотрел массовку, потер лысину и принял неожиданное решение:
– Регина, ты будешь судьей Доброедовой! А ты, Валь, секретарем заседания.
Бухгалтерши, хихикнув, переглянулись.
– А что я должна делать? – поинтересовалась брюнетка, усаживаясь на председательское место.
– Прежде всего ты должна смотреть и на истца, и на ответчика, и на свидетелей с вежливым отвращением, ведь это у них сегодня решается судьба, а у тебя каждый день одно и то же: «Есть отвод составу суда? Заявления? Ходатайства? Суд принял решение рассмотреть в заседании, не приобщая к материалам дела. Исследование материалов закончено. Приступаем к прениям сторон!..» – Игровод незаметно подмигнул писодею. – Пойми, Региночка, решение давно уже принято, оплачено, согласовано, написано – и то, что происходит в зале, не более чем Параолимпийские игры для живучих выкидышей. Но ты должна вести себя так, чтобы никто не догадался, от какой из сторон ты получила взятку…
– Как это?
– Очень просто. С теми, кого ты собираешься засудить, говорить надо вежливо, ласково, по-матерински. А тем, у кого взяла деньги, можно грубить и хамить. Ясно?
– Теперь ясно.
– А мне что делать? – спросила Валентина Никифоровна, слегка обиженная второстепенной ролью.
– Ты, Валя, все записываешь. Судья говорит: «Внесите в протокол!» или: «Приобщите к делу!» Ты вносишь и приобщаешь. Иногда, если истец с ответчиком оскорбляют друг друга самыми последними словами, а свидетель врет, как телевизор, можешь улыбнуться и незаметно переглянуться с Региной. Да, ты лишь помощница, но без тебя судья как без рук. Кроме того, вполне возможно, именно ты передаешь ей взятки, снимая свою пенку. Вы сообщницы. Ну-ка, переглянитесь! Нет, не так! Не верю! Не верю! – замахал руками Жарынин и лукаво глянул на писодея. – Сейчас объясню! Вы замужние подруги, и однажды, после шестой бутылки шампанского, устав жаловаться на своих ленивых мужей, немного взаимно пошалили. Один раз. Но всегда про это помните. Понятно? Ну-ка переглянулись! Отлично!
Старички, оценив пикантность режиссерской задачи, одобрительно хихикнули. Саблезубова осуждающе покачала головой и посмотрела на подростков. Злата сердито дернула ухмыляющегося Ящика за рукав, а внебрачная сноха Блока мечтательно потупилась. Но игровод, охваченный безжалостным вдохновением, ничего этого не заметил:
– Теперь мне нужен Ибрагимбыков. Добровольцы! Я жду!
Никто из ветеранов не вызвался, все отводили глаза, как в детстве, когда, играя в войну, никому не хотелось изображать врага, всем хотелось быть «нашими». Игровод еще раз внимательно осмотрел «хор» и, усмехнувшись, указал на соавтора:
– Что ж, Кокотов, придется вам отдуваться. Вы Ибрагимбыков. Вы сволочь, законченный негодяй, подонок. Осилите?
– Попробую, – пожал плечами Андрей Львович, уловив на себе удовлетворенный взор Валентины Никифоровны.
– Запоминайте роль: вы нагло спокойны, вы заплатили – и закон теперь ваш с потрохами! Вы презираете ветеранов. Они для вас живые обломки проклятого социализма, омерзительного строя, когда вам приходилось заниматься спекуляцией в общественных туалетах или мелким обвесом в высокогорном сельпо. А теперь вы хозяин жизни! И это старичье еще осмеливается судиться с вами! Хамы! Опилки истории! Понятно?
– Нет, не понятно. Если я все оплатил и все предрешено, зачем же нам весь этот античный хор?
– Какой античный хор? – встрепенулся Болтянский.
– Это Андрей Львович для образности так выразился, – успокоил Жарынин. – Вчера впервые прочитал Аристофана и до сих пор ходит под впечатлением. Прежде ему не доводилось. Занят был. Аннабель Ли – очень требовательная женщина! – высказался, багровея от неудовольствия, режиссер.
– Аннабель Ли? – хмыкнула Валентина Никифоровна. – Я читала «Преданные объятия». Она, кажется, не русская? Андрей Львович, вы с ней знакомы?
– Я… видите ли… – замямлил смущенный писодей.
– Андрей Львович ее переводит. С нерусского… Ну хватит, хватит о пустяках! – свеликодушничал игровод и громко хлопнул в ладоши. – Мы отвлеклись. А вам, Кокотов, и не надо понимать тайный замысел режиссера, ваше дело – исполнять. Если бы все актеры, вместо того чтобы учить роли и вживаться в образы, лезли с советами к постановщику, не было бы ни «Амаркорда», ни «Весны на Заречной улице»! Ясно?
– Ясно! – кивнул писодей и покорно уселся на указанное место, удерживая на лице порученное выражение.
– Теперь адвокаты… Кто будет Морекоповым?
– Разрешите мне? – просительно привстал Жуков-Хаит. – Он мой дальний родственник.
– Не возражаю, но родственные чувства придется отбросить. Адвокат аморален по роду деятельности. Сегодня защищает Мать Терезу, завтра – Чикатило. Причем с одинаковым усердием. И то, что сейчас Эмма на нашей стороне, ничего не значит. Завтра он может защищать Ибрагимбыкова или серийного педофила. Кстати, неведомый нам пока еще адвокат Ибрагимбыкова – такой же фрукт. Владимир Борисович, не откажите в любезности!
– Я готов! – ответил доктор, крутанув казацкий ус.
– Садитесь рядом с Кокотовым и перешептывайтесь! Напоминаю: адвокаты, как судья и секретарь, отлично понимают смысл фарса. Они игроки, шахматисты и будут двигать по доске фигуры, даже если пешки и ферзи вылеплены из разноцветного дерьма. Ясно? Им важно одно: поставить процессуальному оппоненту юридический мат любой ценой, даже если потом придется долго мыть руки с мылом и проветривать одежду. Во время прений сторон они переглядываются, словно врачи, которых раковый доходяга расспрашивает о пользе гомеопатии. Переглянулись! Мило! Но вы, Федор Абрамович, все-таки по-родственному щадите Морекопова. Уймите зов крови! Жестче! Отбросьте, наконец, ваши местечковые симпатии!
– Я бы попросил! – Жуков-Хаит дернулся так, что чуть не уронил с головы кипу.
– Да ладно вам! – успокоил его игровод. – В
