про Лилию Свиридову, – заметил следователь. – А про некую женщину, которая вчера вечером под видом врача пришла в квартиру на шестом этаже. Кстати, я сейчас туда наведаюсь. Камин посмотрю и с узбечкой поговорю – насчет фигуры неизвестной нам дамы.
Из дневника Елизаветы Алексеевны, 1820 год
При виде Васечки у меня перехватило дыхание, а на глаза навернулись слезы. В его возрасте именно так выглядел мой брат Алексей. Нет, не в его возрасте, чуть позже. Но у меня не возникло никаких сомнений, что это может быть сын не моего брата. Наша кровиночка!
Васечка расставлял на полу солдатиков. Если я ничего не перепутала, это были солдатики моего брата. Он так же играл в детстве, свинцовые солдатики штурмовали форты, сделанные из подушек и одеял, а потом мой брат стал строить настоящие крепости. Может, его сын пойдет по его стопам. Жаль, что Лешеньки уже не будет в живых, чтобы подсказывать сыну, как лучше поступить, направлять его, наставлять. Но буду я.
– Вы его заберете? – спросила Арина, глядя мне прямо в глаза. Ее взгляд, казалось, не просто пронзал, а прожигал меня насквозь.
– И его, и вас, и Анну Николаевну. Примерно через неделю поедем в мое имение. Собирайте вещи. Пока все поживем там. Я буду растить его как собственного сына. Вместе с моим сыном и другими детьми, которые у меня еще будут.
– Ваш брат еще жив?
– Да. Он тоже поедет.
Арина удивленно посмотрела на меня.
– В каком он состоянии?
– В плохом, – честно ответила я. – Шансов нет никаких. Но пусть последние дни проведет на свежем воздухе, подальше от этого города и людей.
– Люди тоже разные бывают, – заметила Арина.
– От светского общества.
– Вы не любите светское общество и светскую жизнь? – удивилась Арина.
– Я их часть, – ответила я. – И от моей любви или нелюбви не зависит ничего. И я должна быть их частью и жить по их законам, если хочу достойного будущего своим детям. А я хочу. Мы не можем существовать отдельно от общества.
– Но вы готовы от него уехать.
– Временно. На один сезон. Потому что меня вынуждают обстоятельства. Мой брат, этот брат, дороже мне, чем все светское общество, вместе взятое, – сказала я. Это было правдой. Я на самом деле отказалась бы от светской жизни, если бы это могло спасти Лешеньку. Но сейчас я спасала себя, и Арине об этом не нужно было знать. Хотя она, конечно, вскоре все узнает – я не смогу скрыть беременность, если мы будем проживать в одном доме в моем имении. Но если она любит Васечку, желает добра Анне Николаевне, хочет и дальше работать, теперь у меня, няней Васечки и, может, и других детей…
– Вы знаете, где Дарья, Елизавета Алексеевна? – вдруг спросила Арина, врываясь в поток моих мыслей.
– Какая Дарья? – опешила я.
– Вы знали женщин вашего брата?
Арина опустилась на табурет напротив меня, сложила руки на коленях и смотрела мне прямо в глаза.
– Я знала о некоторых женщинах своего брата. Анну Николаевну сегодня увидела впервые в жизни. Даже о рождении Васечки не знала. Не со всеми женщинами можно познакомить сестру… Хотя он мог бы познакомить меня с Анной Николаевной и рассказать про Васечку. Но… У него уже ничего не спросишь.
– А у его слуги, этого Степана вы можете спросить? Он не пустил на порог ни Анну Николаевну, ни меня.
– Этому есть причина, и вы ее знаете, – заметила я. – И насколько я понимаю, мой брат не знал, что болен, когда они с Анной Николаевной…
– Но он знал, что болен, когда к нему пришла Дарья.
Я моргнула и, естественно, спросила, кто такая Дарья. Оказалось – племянница Арины, сирота. Приехала в Санкт-Петербург, чтобы работать в услужении, как и тетка. В родной деревне никому не была нужна. Бесприданница. Тощая, значит, слабая, для работы в поле и по дому малопригодная. Шьет плохо, вышивает плохо, в общем, руки кривые. Кому