Постепенно характер огромного выставочного комплекса из образовательного превращался в развлекательный. «Праздник лесного братства» собирал 90 000 участников с луками и стрелами в ярко-зеленой одежде, изображавших обитателей Шервудского леса. Устраивались знаменитые садоводческие соревнования и демонстрации роз. Мальчик, который когда-то лакомился «восхитительно большим» мороженым, помнит «фотографа-художника, который заставлял вас смотреть, не мигая, около двух минут… потом вы уносили домой свой портрет на стеклянной пластинке». (Эта необходимость смотреть, не мигая, из-за большой выдержки объясняет мрачное или озабоченное выражение лиц на ранних фотографиях.) Но прекрасная память этого человека не сохранила никаких «образовательных» зрелищ.
Рассказ другого посетителя впечатляет еще менее: «первое, что обращало на себя внимание, было множество готтентотов и тому подобных [sic]». Его компания разыскала место, чтобы сесть и отдохнуть «перед органом… безобразным, незаконченным инструментом», потом отправилась смотреть модели кораблей, китайской военной джонки, катера лорда-мэра, затем шуточное представление Панча и Джуди, фокусы и «множество других вещей, про которые мне не хочется писать, у меня нет настроения» — такова участь многих путевых дневников.[746] Манби, этот необыкновенный человек, который вращался в самых фешенебельных артистических кругах, когда не ухаживал за служанками, летом 1861 года посетил Хрустальный дворец и обнаружил там «большую группу, образовавшую круг для „поцелуев в кругу“ — женщины, по большей части, были продавщицы и служанки».[747]
Известный канатоходец Блондин в то лето приковал к себе взоры около двух миллионов зрителей, прыгая, садясь, кувыркаясь, притворяясь, что падает, на канате, протянутом по длине центрального трансепта, и даже жаря омлет на плите, которую носил за спиной. (Несомненно, это была одна из Волшебных печей Сойера, такая компактная, что ею можно было пользоваться в вагоне поезда.) Мисс Лиона Дейр в трико с блестками, держась зубами за трапецию, поднималась в воздух на воздушном шаре синьора Эдуардо Спелтерини. «Огромный воздушный шар мистера Грина, „Континент“, совершивший десятки подъемов, стоял, наполненный воздухом, в северном нефе… Однажды летним вечером над Сент-Джеймским парком пролетал какой-то блестящий воздушный шар, приветствуемый дружными криками… Воздушные шары часто поднимались ввысь от Хрустального дворца или из какого-нибудь парка с аттракционами».[748]
Генри Кроксуэлл, официальный аэронавт Хрустального дворца, поднимал пассажиров на высоту 2000 футов на своем воздушном шаре, наполненном газом с сиднемского газового завода. Он брал 5 фунтов за подъем на более позднем «Гигантском воздушном шаре», имевшем 80 футов в высоту и 50 футов в диаметре. Известный ученый, с которым они вместе изучали погоду, описывает этот опыт:
На высоте одной мили мощный шум Лондона слышался отчетливо, напоминая шум моря… На высоте трех или четырех миль… Лондон и его пригороды напоминали план, местность выглядела, как карта… извивы Темзы были четко различимы. Железнодорожные поезда ползли, словно гусеницы. Корабли… казались игрушечными.[749]
Бродячий зверинец Уомбуэлла приезжал в 1864 году. В 1865-м Чарльз Брок убедил Компанию разрешить соревнования производителей фейерверков, которое он же и выиграл. После этого великолепными фейерверками, сделанными на его семейной фирме, можно было любоваться каждый четверг. Двадцать тысяч человек заплатили деньги, чтобы увидеть первый фейерверк, но, по большей части, их наблюдали из окна собственной спальни, если, конечно, дом стоял в подходящем месте.
Устроителей музыкальных выступлений не пугали акустические изъяны этого огромного пространства, заключенного в металл и стекло. Правление, вдохновленное восторгом королевской пары при хоровом пении на церемонии открытия, устраивало концерты духовной и классической музыки. (Не забывайте, тогда еще не существовало Альберт-холла.) Альберт, наверняка, наслаждался шиллеровским и мендельсоновским фестивалями 1859 и 1860 годов, проходившими на открытом воздухе с факельными шествиями. Приезжие медные духовые и военные оркестры давали регулярные концерты, а городской оркестр выступал с ежедневными концертами популярной музыки и концертами классической музыки по субботам. Генделевские фестивали в 1857, 1858 и 1859 годах и далее раз в три года, пользовались огромной популярностью. Хоры из 2500 голосов были хорошо слышны, но как можно было в таком огромном помещении услышать лучшие рулады солиста или солистки? Число певцов, возросшее до 3600 (к 1889 году было уже 4000 певцов и 4441 музыканта) не вполне решало дело.[750] Никакой рояль не мог преодолеть эти огромные расстояния, необходим был орган, и он, весом в 20 тонн, появился в 1857 году.
Хотя эти «гигантские» концерты могут сейчас казаться нелепыми, на них были впервые исполнены многие произведения, например, все симфонии Шуберта. Хрустальный дворец был центром музыкальной культуры и оставался активной частью лондонской жизни до самой своей гибели в результате пожара в 1936 году. Сейчас он почти полностью изгладился из людской памяти. Никто, кроме историков, не знает об Архитектурных дворах. Никаким эхом не отзывается чудесная «Великая Система» Пакстона. Если задать вопрос обычному прохожему, что он знает о Хрустальном дворце, он ответит, с каким счетом выиграл последний матч футбольный клуб с тем же названием — «Кристал-Палас».
Глава 19
Образование
Школы для бедных — Куинтин Хогг — Союз школ для бедных — школы в работных домах — англиканские и диссидентские школы — система старост — практиканты — Мэттью Арнольд — педагогические институты — еврейская бесплатная школа — масонские школы — обучение ремеслу — школа лондонского Сити — публичные школы — вечерние занятия — Политехнический институт — образование девочек — Библиотека Мьюди с выдачей книг на дом — лондонская библиотека — Лондонский университетПо мнению добропорядочных граждан, образование должно было стать панацеей от лондонских бедствий. Посещение Хрустального дворца могло прибавить — или не прибавить — рабочему сведений по истории человечества, но существовали и другие способы превратить трудящихся в хорошо информированных и благонравных граждан. Самое главное было начать смолоду.
Школы для бедных — одно из наименее известных достижений викторианской эпохи. Оборванных детей, полуголых и кишащих паразитами, одевали и кормили, обучали их элементарным школьным навыкам, не говоря о трех обязательных предметах и религии, вместо того, чтобы оставить их мучиться в трущобах. Школы для бедных подвергались критике, и, действительно, нам их религиозный характер не вполне близок; но вместо того, чтобы смотреть с нашей точки зрения, следует учесть обстановку до их появления. У детей бедняков не было возможности научиться чему-нибудь, кроме как нищенствовать и совершать преступления. Никто не заботился о благополучии этих детей, кроме пугающих надзирателей работных домов. Полиция была против того, чтобы давать им образование: «мы учим воров тащить самые дорогие вещи».[751]
Некоторые из учителей были обычными людьми, делавшими все, что в их силах, с помощью подручных средств. Первым был Роберт Рейкс в Глостере, открывший в 1783 году воскресную школу с целью дать бедным детям начальное религиозное образование и выучить их читать, чтобы они могли пользоваться Библией. Джон Паундс, портсмутский сапожник, приглашал бедных детей играть со своим племянником-калекой и к 1818 году выучил читать тридцать или сорок из них. Куинтин Хогг, бывший студент Итона, четырнадцатый ребенок и седьмой сын сэра Джеймса Хогга, был отдан в обучение городскому торговцу чаем и спокойно жил дома на Карлтон-гарденс:
Первой моей попыткой было предложить двум метельщикам улиц, которых я нашел на Трафальгар-сквер, выучить их читать. В то время набережной Темзы еще не существовало, и арки Адельфи были доступны и для прилива, и для улицы. С пустой пивной бутылкой в качестве подсвечника, сальной свечой… и несколькими Библиями в качестве книг для чтения… мы некоторое время были погружены в чтение, как вдруг я заметил мерцающий свет. «Полиция», — крикнул один из мальчиков на жаргоне-перевертыше кокни, задул свечу и удрал вместе со своим приятелем.
Хогг убедил полицейских, что он не злодей, и решил добавить жаргон-перевертыш кокни к греческому и латыни, усвоенным в Итоне. Он не понаслышке узнал, как живут бедняки, переодевшись чистильщиком сапог и находя ночлег, где удавалось. В 1863 году, когда ему было восемнадцать, он снял комнату в Оф-Эли (отходящей от Вильерс-стрит; существовало несколько улиц, названных в честь предыдущего владельца этого места, Джорджа Вильерса, герцога Бекингемского, из которых Оф-Эли была самой маленькой) и устроил школу для бедных, которой руководила учительница. Он сидел у себя в уютном доме на Карлтон-гарденс, когда из школы в Оф-Эли раздались отчаянные призывы. Когда он пришел туда, то
