смыв грязь, испытываешь чувство обновления».
Как вы понимаете, последняя мысль возникла, когда после душа он вышел из кабинки грязелечебницы и устроился в кресле со стаканчиком горячего чая с шиповником.
Приятная расслабленность, прогулка по городку, солнце и шишки, словно мелкие ежики, лежавшие в траве дремучего городского парка Победы…
Как тут не рассуждать?
«Грязь отваливается только с движущихся объектов, – вывел Алик общую истину, соскребая остаток процедуры с руки, и далее принялся рассуждать сам с собой.
– Нужно короче и понятнее.
– Движущееся очищается, стоячее тускнеет.
– Уже лучше».
Работая с грязью, часть ее принимаешь на себя, – мимоходом вывел он свойство работы журналиста из мужчины, выбивавшего ковер, и тут же уточнил. – Очищая, отдаляйся.
«Но хуже, когда, находясь в грязи, грязь не замечают, – опять переключился Алик. – Грязь всепроникающа, она легко перелетает с замусоренных тротуаров в легкие, в сердце, с грязных сердец в чистое сердце, как легко проникает маринад в помидоры, уложенные в одну банку. Не передавайте свое сердце в банки. Сердца любой группы квасятся в одном рассоле. Комната, наполненная людьми, уже предполагает рассол для их сердец, вкус их общежития, своеобразие вкусовых добавок, запахов. Мечты засоленного помидора о свежести запоздалы. Каждый пропитывается вкусом ближнего».
Он любил приход мысленного собеседника…
– Молодой человек, который час? – спросила крепко сложенная женщина, похожая на цыганку.
Алик ответил.
Женщина внимательно поглядела на него.
– Над вами витает большая зависть, – произнесла она таким же бесцветным тоном, каким Алик назвал ей время, и пошла дальше.
«Неужели, и здесь я не расстался с окружением, – подумал он, глядя вслед уличной прорицательнице. – Неужели грязь настолько прилипчива, или это нечистые слова глупой женщины?»
Но что есть грязь и чистота, как не относительные понятия? Абсолютной чистоты нет. В операционной можно найти грязь и главная – пациент. Даже божественная чистота всегда видна сквозь тучи, туман, пыль и преломляющий свет воздух… Даже божественная чистота – не чиста.
Пешеходные дорожки огибали и приближали красоты сквера «Виктории». Они, то скрываясь под роскошными ветвями, то открываясь небу, подводили к беседкам и водопаду, к мосткам через искусственный водоем, но в обеденное время эти дорожки походили на разветвленные патрубки огромного пылесоса, вовлекающего отдыхающих в обеденный зал.
Алик прошел мимо диетсестры, которая после нескольких давних скандалов относительно качества питания, запомнила его настолько, что лицом своим продолжала доброжелательно излучать вполне различимую фразу:
– В этот раз все будет отлично.
За столом сидели новенькие.
«Люди уходят из жизни, как исчезают из-за столов в санаторском ресторане с окончанием срока путевки. Остается пустота, тут же заполняемая новыми люди, – отметил изменения Алик. – Новенькие ничем не хуже и не лучше – они просто другие для тех, кто помнил предыдущих, а для всех остальных – кто смотрел в другие стороны, а то и, лишенный любопытства, оставался для впечатлений пустым, словно стекло для света, – их и вовсе не существовало…»…
Алик, зайдя в номер, разделся и перед тем как лечь спать с улыбкой взглянул на пустующую кровать. Она предназначалась Марине, которая приезжала завтра…
ПРИЕЗД
«Любить живого сложно – живой имеет черты, не вызывающие симпатии».
Как ни спешил он, спускаясь с возвышенности, на которой располагался санаторий «Виктория», когда вышел на привокзальную площадь, поезд, скрипя тормозами, уже останавливался у перрона, а ближайшие таблички с номерами, выставленные в немытых окнах, бледно оповещали, что нужный вагон самый дальний. Добравшись до середины состава, он понял, что большинство пассажиров уже вышли, поэтому встал в центре людского потока, утекающего в единственный выход, и простреливал толпу взглядом в поисках единственного знакомого лица, какое здесь могло быть.
И только, когда перрон почти опустел, он узнал вдалеке знакомую манеру ходьбы, затем – очертания…
Словно упрямую собаку она тащила за собой чемодан на колесиках. На ней был неизвестный ему светлый пиджак и брюки. Впрочем, узнать Марину по одежде было невозможно. Она любила обновки.
Алик пошел навстречу, раздумывая об оправдании.
– А я думала, ты вовсе не придешь, – обиженно сказала она.
– Как ты могла подумать?! – встрепенулся Алик и принялся ее целовать.
– Других с цветами встречали, – продолжала Марина напоминать, когда ее губы освобождались. – Быстрее сумки выхватывали из рук. Ждали.
– Давай чемодан, – вспомнил Алик. – Немного проспал. Процедуры утомили. Скоро и тебя минералкой промоют, узнаешь. Как доехала?
Они пошли к такси под наполнявшийся оживлением голос Марины.
– Кошмар…
В санаторском номере от усталости Марина быстро уснула, а Алик присел рядом. Теплое одеяло укутывало ее от самых крайних кончиков ног, заканчивавшихся подкрашенными лаком ноготками и отскобленными самыми эффективными средствами пятками, до носа, но с тем расчетом, чтобы маленькие аккуратненькие дырочки беспрепятственно засасывали воздух. А за лепестками век кипела жизнь, и что немаловажно – без усилий.
***
Факир
«В отсутствии солнца даже мириады отдаленных звезд не могут осветить пути человека. Они появляются в надежде заявить о себе как о светилах, но с наступлением утра становится ясно, кто здесь царит».
Снисходя к сотворению чуда, как к подтверждению статуса человека, которого не стыдно слушать и учение которого не стыдно усваивать, учитель приподнял ногу, согнул ее в колене, изобразив подобие танцевального па, и оставляя за собой светящийся мерцающий след, плавно взлетел к верхнему краю сцены, откуда обычно ниспадают шторы.
Он выглядел странно для учителя: высокий, худой, жилистый хулиганский тип со скуластым лицом и коротко постриженными волосами, стоявшими как иголки у ежика. Его внешность вызывала инстинктивный ужас у публики, заполнявшей зрительный зал, вплоть мурашек, которые словно клопы шарили по телам. Впечатлительные прикрывали глаза, но страх преждевременного ухода удерживал зрителей в креслах.
– Если ваш магнетизм привлекает мелочи определенного качества, то вполне вероятно, что вы привлечете и крупное такого же сорта, – бросил он в публику, поправляя черный плащ. – Привлекая на себя мелкие камни, ждите крупного. Притяжение и нанесение удара – главные принципы общения во Вселенной. Поглощая атакующего, повышаешь свой вес, значимость.
– Мухлеж, там спрятана веревка, а он на ней висит! – не обращая внимания на сказанное, крикнул упитанный молодой человек с последних рядов.
Продолжая парить, учитель взглянул на крикуна.
«Они ждут чудесное за границами своих возможностей, видя чудесное, они не верят, а обращаются к науке, спрашивают себя низменных: что заставило бы их взлететь? – и свой ответ считают истиной, – грустно размышлял он. – Даже в подвиге – видят стремление к сутяжничеству, власти или недостаток ума. Человечество, рожденное земноводным, почти не способно к полету без материального основания».
Полет, которого учитель уже стыдился, воодушевил публику не более, как
