Я начинаю чистить яблоко, но Лок уже встает и скрывается в гостиной. Я не могу больше проглотить ни кусочка и убираю со стола. На кухне оставляю грязную посуду, подкрадываюсь к двери гостиной, бесшумно приоткрываю ее, чтобы он ничего не услышал. Но он, должно быть, ждал, что я приду, — растопырив руки, он преградил мне дорогу. Он весь красный, даже лысина у него и та красная, а вокруг — венчик седых волос, а пониже — пучки волос, торчащие из ушей. «Ты, ты», — мямлит он, пучки волос трясутся от его голоса. Пятнистый нос… До сих пор помню каждое слово, каждое движение… до сих пор, не могу отогнать… не могу забыть.
«Ты, мой Тендерчик, — пыхтит он, сжимая мое плечо, — Бонер уже готов, сегодня Бонер со своим Тендером вихрем пролетит от Женевы до Романсхорна, — при каждом слове он грубо встряхивает меня, — от Базеля до Кьяссо, от Шафхаузена до Брига. Но сперва — генеральная репетиция. Надо проверить, функционирует ли оборонительная система в случае опасности».
Он толкает меня к пульту и начинает втолковывать значение множества контактов и меченных красным предохранителей. «Здесь взлетает в воздух баденский вокзал. — (Его указательный палец перескакивает на другую кнопку.) — Здесь сметает с лица земли господина Бернера с его вокзальчиком, здесь задует свечку Курера, здесь — Люцернера. Здесь… — (Он тычет в откидной выключатель.) — Здесь самое простое: этому болвану Бруггеру я заложил в голову порох вместо мозгов. Кстати, и его вокзал находится в самом центре. А уж когда там рванет, мсье де Лозанну тоже будет не до смеха. Да и у Шафхаузера в котелке кой-чего есть, не только мысли о выпивке. Смекнула? — (Он делает неуверенный шажок и протянутой рукой указывает на повторный выключатель.) — Итак, я буду изображать немцев, а ты…» — «Лок, ты не боишься, что все взлетит на воздух?»
Лок хихикает. «Сейчас сама увидишь».
«Неужели было такое время, когда я не испытывала к нему ненависти?» — мелькает у меня в голове.
«Двадцать восемь лампочек, если все сделано по правилам», — слышу я в ответ. У Лока делается торжественное лицо; он сжимает губы, прикладывает к ним палец, пятится задом в открытую дверь столовой и исчезает.
Эти несколько минут были для меня такими, будто я ждала палача в ночь перед… это я сегодня понимаю. А за дверью что-то происходит, кто-то кукарекает и фыркает. Я чувствую выключатель, зажатый между большим и указательным. Врывается Лок, он дудит в детскую жестяную трубу, а время от времени рявкает: «Хайль Гитлер, хайль, хайль, хайль!» — и машет кухонным ножом. С его головы свисает убор из перьев. Судорога сводит мое тело. Я хочу что-нибудь крикнуть ему в ответ, чтобы остановить его криком. Не могу издать ни звука и поворачиваю выключатель.
Знаете, это было все равно как если бы я вдруг оглохла от побоев. Меня отбрасывает на стену. Поднимается ужасная вонь. Я открываю глаза. Все это выглядит как огромная свалка: треснувшие доски, осколки цемента, по зеленым пластмассовым домикам бегут огоньки. Я мчусь к двери — в коридор. Мы замечаем друг друга, только когда… Может, и у него была та же мысль… Он похож на дьявола, кровь бежит по закопченному лицу, один глаз — не знаю, что туда попало, может, осколок… от другого виден только белок… Завидев друг друга, мы оба отпрянули назад. Я повернулась и припустила вокруг горящей кучи. Он за мной… Как сирена… голос взмывает вверх и опадает и опять вверх… Я карабкаюсь — бегу от этого воя через развалины — и замечаю распределительный пульт. Его сорвало со стены, дальше не пройти. Огромные волны крови грозят захлестнуть меня. Я оборачиваюсь. В одной руке у него нож, пальцы другой, словно когти, тянутся ко мне. Я никну, обессилев от страха. Он спотыкается, падает… И вдруг мои глаза застывают на одной точке пола, в двух шагах от него. Я вижу револьвер, он тоже его видит. Мы одновременно бросаемся вперед, чтобы схватить его. Я успеваю первой. Какой легкий! Лок ползет ко мне на четвереньках — все еще не выпуская нож. Я торжествую. Теперь он у меня в руках, наконец-то у меня. Потом во мне опять вспыхивает ярость: такой легкий, так дешево стоят тринадцать лет ада. Револьвер не больше моей кисти, дорога наконец-то разрушена. Ярость, ярость поднялась на волне крови, все погибло, остался только пистолет! Я поднимаю, прицеливаюсь… Понимаете… Этого вы никогда не сможете понять… придется вам поверить мне на слово. Доверие за доверие… Я рассказала вам все как есть.
Ну конечно, в эту красную петушиную голову… У меня было такое чувство, будто я раздавила ногой какую-то гадину… Поймите, я ни в чем не виновата, вся жизнь — вдруг, разом — ничто! Только я знаю, каково это… Кстати, он бы меня непременно зарезал, нет — застрелил, успей он… Необходимая оборона, больше ничего… Вся моя жизнь кошке под хвост… Словно земля под ногами вдруг обернулась воздухом… Он все отнял у меня, все… молодость, сбережения… И вдруг ты падаешь неизвестно куда — ни взлететь, ни уплыть… куда… даже детей нет… доверие за доверие… Вот!
Франц Холер
© 1983 Luchterhand Verlag, Darmstadt und Neuwied
И ВСПЯТЬ ПОШЛО…
Перевод с немецкого Е. Любаровой
Однажды, сидя за своим письменным столом, я увидел в окно, что на телевизионную антенну дома напротив опустился орел. К слову сказать, живу я в Цюрихе, и орел у нас, в Швейцарии, встречается исключительно в Гларнских Альпах, отсюда не менее пятидесяти километров. И между тем я был абсолютно уверен, что это самый настоящий орел; его поразительная величина, надменная посадка головы вызвали в моей памяти стоявшее в школе за стеклом чучело птицы, табличка перед которым гласила «Беркут», — мимо него мы шли обычно в спортивный зал. Мне было ясно как божий день, что там, на антенне дома напротив, и сидел беркут. Скорее всего, он удрал из зоопарка или какого-нибудь вольера, подумал я, но потом засомневался, ведь этим пернатым, как правило, подрезают крылья, поэтому они способны лишь на пару жалких прыжков. А может, он заблудился, такое вполне случается с животными, продолжал размышлять я дальше, но опять интуиция мне подсказала, что этот беркут на соседней крыше заблудиться никак не мог. Удивляло и то, как запросто расположился он на одном из домов. Раньше, когда мы жили в деревне, я не раз досадовал, что канюки, парившие высоко в небе, никогда не охотились на мышей в нашем саду, и я слышал, будто хищные птицы избегают близости домов; пренебрегали они также и шестом, который я поставил специально для них довольно далеко от дома, за все годы на него не отважилась опуститься ни одна птица, и вот на соседней крыше, стесненной другими крышами, преспокойно восседает беркут и, склонив голову слегка набок, изучает улицу внизу, где его, кажется, еще никто не успел заметить.
Я решил позвать жену и спустился этажом ниже в жилые комнаты, когда же мы вернулись, беркут уже исчез. Мне показалось, что он кружит над отелем «Интернациональ», видным из моего окна, но жена справедливо заметила, что это может быть с тем же успехом канюк или даже чайка.
Он возвратился спустя несколько недель, и с ним уже был второй беркут, вместе они стали строить гнездо между цоколем антенны и дымовой трубой, накрытой сверху маленьким колпачком, — в самом укромном месте крыши. Жители дома, не знавшие, как ведут себя в подобных случаях, пока не мешали им, и в самое короткое время возникло гнездо, в котором прочно обосновался один из орлов, тогда как другой охотился на мышей, белок и небольших кошек.
Само собой, птицы привлекали к себе всеобщее внимание, тем более что они оказались не единственными. Город полнился слухами о все новых орлиных гнездах, общество орнитологов составило опись, которая непрерывно росла, биологи ломали головы над внезапным изменением в привычках этих редких птиц и не находили тому никакого объяснения. В животном мире, заявили они, столь быстро и без видимых на то причин ни один живой организм не меняет привычную среду обитания. Жителей города призвали позаботиться о своих домашних животных: собак по возможности держать на поводке, а кроликов и морских свинок не оставлять на открытых местах. В общем и целом городские власти решили смириться с соседством орлов, поскольку не последнее место в их рационе занимают крысы, коих в нашем городе имеется предостаточно.
Мало-помалу все свыклись с тем, что средь белого дня на улицу мог спикировать орел и до смерти заклевать визжащую кошку. Но тут всех взбудоражило новое происшествие.
У светофора на одной из самых оживленных улиц Цюриха — Бельвю — однажды утром были обнаружены оленьи рога. Сброшенные той же ночью — сомневаться в этом не приходилось, — это были не какие-нибудь никудышные рога, а с двадцатью четырьмя ветвями. Из ответа на посланный швейцарским егерям запрос следовало, что самый крупный известный олень отмечен в Беверинском заповеднике и был он двадцатидвухлеток. Беверинский заповедник находится в кантоне Граубюнден, и тамошних оленей причисляют к животным, которые в течение нашего столетия почти полностью ушли с равнины. Но поскольку никто не видел, как этот олень сбрасывал рога, и в последующие недели он не объявился ни в городе, ни в близлежащих лесах, было решено, что рога оставил какой-то шутник, который нашел их где-нибудь в горах и не имел понятия об их высокой стоимости.
