Итак, он демонтировал все устройство, набралось пять полных ящиков, потом начал скатывать ковры, притащил пылесос. «Лок, — запротестовала я. — Лок, это ты хватил через край, теперь послушай меня. Ковры ты не сдвинешь ни на миллиметр. Ясно тебе? Я купила их на свои сбережения, я их купила, я!..» Он снимает картину, это была «Швея» Анкера, выносит ее в холл и возвращается с длинным пакетом. Разрывает обертку, и оттуда выкатывается карта Швейцарии, из больших, мы такие вешаем в классах. «Масштаб — один к четырем, сантиметр на карте равняется четырем сантиметрам комнаты», — заявляет он и кнопками прикалывает карту к стене. Я предпринимаю еще одну попытку: «Лок, наш дом все-таки дом, а не Швейцария. Образумься, Лок». Лок в ответ снимает и второго Анкера, «Бабушку». Я повисаю у него на руке. Тут он оборачивается и шлепает меня по лицу тыльной стороной ладони. «А вот теперь ты послушала меня! — рявкнул он. — Картину покупал я, стало быть, мне и распоряжаться, скажешь, нет?» Я задрожала всем телом, клянусь вам. «И нечего тебе было позавчера выступать, — добавил он. — А теперь довольно хныкать, надоело».
Нет, бить он меня после этого никогда больше не бил. С меня и одного раза хватило. Он для меня стал вроде домашнего дурачка… Когда я была молодой, такие еще встречались. Их считают безобидными, не держат под надзором, а они вдруг ни с того ни с сего поджигают амбар либо насилуют родную сестру… Помню, у Бухеров такое случилось. После этого жалости как не бывало, их начинают бояться, но об этом никто не должен знать. Для меня всего важней был не сам удар, а глаза — они вспыхнули таким зеленым светом, прямо ледяным. Тут я рухнула возле стены, как продырявленный воздушный шарик, я сдалась. Мне чудилось, будто лавина увлекает его за собой, мимо меня, а я стою рядом, протягиваю руку, нет, это не рука, а сухая ветвь… Смешно, правда? По стенке, ощупью я пробралась на кухню… мне надо было за что-нибудь держаться… Я громыхала крышками, суетилась, кашляла. И вдруг мне разом полегчало: «Слава богу, у нас хоть детей нет». По крайней мере от этого меня бог избавил — ко всем бедам еще тащить на своем горбу полное гнездо недоумков. С того вечера я его больше к себе не подпускала. Теперь это уже ни к чему! Пусть брюхатит свою железную дорогу. Стол и стулья перекочевали на чердак, картины и ковры — в спальню. Явился Бахман и смонтировал основание модели, четыре двадцать на шесть двадцать, с каждой стороны осталось по сорок сантиметров для прохода. Когда деревянные козлы уже были доделаны и стояли посреди пустой комнаты, на Лока вдруг напали сомнения. С чего начать? Я пожимаю плечами. Среди ночи он будит меня. «Отдых в Тессине, — говорит он. — Как это я сразу не сообразил? Конечно, мы начнем с солнечного Тессина, тогда через полтора месяца я смогу провести там очередной отпуск».
Люди тыкали в нас пальцами. «Придурок вокзальный!» — кричали дети. И еще: «Вон Лок тащит свой Тендер!» Это они у старших подцепили, паршивцы эдакие.
Вы спрашиваете, откуда взялось «Лок и Тендер»? Вы, конечно, знаете, что такое тендер? Это полувагон с припасами для локомотива — водой, углем. Но Фриц отыскал в каком-то словаре, что «tender» по-английски значит «нежный». Это было еще в те времена, когда он ластился ко мне. Он и в постели говорил: «Тендерчик, для нас открыт зеленый свет!» Или: «Иди ко мне, Тендерчик, семафор поднят». Идиотские шутки. Верно? Ну, я в ответ и назвала его «Лок», сокращенное от «локомотив». А уж под конец мы только так друг друга и называли. Я ему «Лок», он мне «Тендер». Мауреры, что живут под нами, это проведали и разболтали людям.
Когда наша гостиная превратилась в Швейцарию, мои коллеги по школе начали обегать меня стороной, три закадычных дружка Лока — они с ним всегда сидели за одним столом, — Бюлер, Каррер и фон Альмен, тоже постепенно скрылись. Не хотели стать всеобщим посмешищем, да и то сказать: кроме сыра, масла и картошки в мундире, я им ничего предложить не могла. Это стоило бешеных денег, я хочу сказать — стройматериал для его модели. Едва речь заходила о чем-нибудь другом, Лок начинал сверкать глазами, как тигр в клетке, — прямо жуть брала. Меня они, конечно, от души жалели. Но кто осмелится пожать руку дьяволу, а потом живым и невредимым выйти из преисподней?
Дольше других продержались эти горлодеры из клуба моделистов «Эдельвейс». Я ненавидела их лютой ненавистью… Это они были во всем виноваты… Это они поддерживали безумие Лока, «безоговорочно поддерживали», как нынче принято говорить. Я и сейчас не против ребячества, пусть их, пусть некоторые умельцы до пятидесяти лет не вылезают из детских ползунков, но вот их тупость… Вы себе даже представить не можете.
Как вы сказали? Мне следовало их разогнать? Нет, об этом вы судить не можете. Кто ни разу не видел, как собираются в кружок несколько чокнутых… Непосвященный таращит глаза, посвященный диву дается. Если их соберется пять-шесть, они способны целый вечер дискутировать — под конец с помощью кулаков, — должно ли незапланированное увеличение модели сказываться на расстоянии между рельсами, и если да, то до какой степени. Понимаете, дело в том, что расстояние это само по себе слишком велико, если сравнить с масштабом карты… Ну, коли на то пошло, пусть сами и варят себе кофе для своих собраний. Впрочем, их восторги тоже со временем не устояли против голода и пересохших глоток.
А что они с собой приносили… Лок ведь начал собирать железнодорожные расписания. Только этого мне не хватало. И все место, которое не занимала черная доска… Ах да, про это я вам тоже должна рассказать. Слушайте внимательно.
Итак, допустим, у вас есть модель железной дороги размером с целую комнату. Следовательно, вы не можете дотянуться с края до любого предупредительного блока, любого семафора, указателя заграждения либо стрелочного сигнала, не говоря уже о стрелках и красном свете. Тут нужна подводка и нужны выключатели, тогда вы сможете при помощи электричества управлять всей моделью с одного места. Поэтому Лок велел выломать заднюю стену нашей комнаты и вмонтировать на ее место распределительный пульт. В результате у него набралось примерно с полтысячи переключателей — ведь надо было управлять всеми крупными вокзалами Швейцарии. Лок изобрел специальный код… Что-что, а дураком он не был… Вот послушайте, прописное «ПЦЮ»… тире… строчное «бё»… двойная вертикальная черта… прописное «ОЛ»… вертикальная черта… прописное «ВИ»… означает: поворот на Цюрих, через Бёцберг, линия не пересекается с олтенским направлением, но пересекается с винтертурским…
Да. Так о чем я начала говорить?..
Верно. Значит, все свободное место на стене, которое оставалось от пульта и от карты, он заклеил листами, вырванными из расписаний. На многих ничего, кроме цифр, и прочесть было нельзя. Среди них были персидские… «Да, шах, он такой, честь имею…» — часто повторял Лок. Были таиландские и даже китайские, напечатанные на красной бумаге.
Каждый вечер он часами отыскивал в своей модели так называемые факторы риска, согнувшись в три погибели и с каким-нибудь инструментом в руках. Потом он вдруг скрывался из виду, а секунду спустя посреди Центральной Швейцарии либо Бернских Альп откидывалась крышка, и он выглядывал на свет божий весь красный и злобно пялился на меня, не натворила ли я какой беды за время его отсутствия… Всех, кто мог слишком близко подойти к его творению, он ненавидел лютой ненавистью, и меня — в первую очередь. Зажатая между стеной и моделью, я всегда с ужасом ждала, что он вот-вот схватит меня за горло. Никаких упущений он ни разу не обнаружил, но от этого его злость только становилась сильней.
А этот вечный страх перед неизвестным, невидимым… Он так крался по комнате, словно на ногах у него было много длинных пальцев, а на руках щупальца. Мне казалось, будто я нечаянно могу на них наступить или раздавить их… Да, такой вот страх; каждую ночь этот страх заставлял его дважды, а то и трижды вскакивать с постели. «Стой, — пронзительно вопил он. — Он же так с рельсов сойдет!» Или: «Таможенный контроль! Что, опять без документов? А ну, марш на выход!» Иногда же он просто вопил: «Ой-ой-ой! Только не бейте!» И еще: «Капут!» Или: «На помощь! На помощь! Воры!» А когда я его будила, он впивался когтями в мое плечо: мол, не слышу ли я внизу террористов? И мне приходилось вставать и проверять, все ли в порядке. Вот так лежать, без сна… Он теперь стал спать только при свете, а я при свете не могу уснуть. Порой мне чудилось, будто я лежу в комнате, где умирает мой отец. За ширмой тоже все время горит лампочка… И рядом тоже лежит мертвец, но вдруг мертвеца словно кольнет, он застонет и сядет в постели… Тут можно только закричать… Нутром кричать, чтобы он ничего не слышал, словно белая сосулька заткнула горло… И дышать нечем…
Нет, погодите, я… Понимаете, это словно черный занавес… Последнее время, когда мне задают вопросы, он иногда падает… Значит, спрашиваете, как у нас все было по вечерам? Я теперь не могу себе представить его лицо… Пуля прошла через верхнюю челюсть… разорвала сверху донизу… попала как раз в то место, где у него над губой черная щеточка… я бритвой ее… Нет, я не целилась, вот это неправда! Я даже не знала, что он заряжен… Я просто оборонялась… Бессмысленный спектакль все, все…
