Но сейчас неузнаваема станица. Нет садов, вдоль улиц торчат развалины обгорелых хат. Кучи мусора, щебень и кирпич, повсюду изрытая, опаленная боями земля.
Хата, в которой Катя и Даша когда-то жили, стояла без крыши и без крыльца. Из окна не показалось знакомое лицо казачки Панченко, ее певучий голос не окликнул их.
Молча оглядели девушки разрушенный дом, обгорелый подоконник, груду пустых гильз — отсюда фашисты вели стрельбу. Слева, на белой стене, полосы крови. Видно, как человек стоял во весь рост, прислонившись к стене, так и убит был выстрелом в голову. Тут же, на стене, чьей-то торопливой рукой написано:
«Смерть гадам!»
Девушки остановились у окна. Мимо, к соседнему дому, рулил самолет. На крыльцо выбежала женщина, всплеснула руками:
— Милые мои, вернулись!
Сбежав с крыльца, она обняла выпрыгнувшую из кабины Наташу.
Повсюду слышались веселые и грустные восклицания, из полуразрушенных хат выбегали казачки и обнимали девушек.
Катя подошла к своему самолету, расстелила под крылом шинель и легла, стараясь не думать ни о чем. Почему не встретила их веселая казачка? Жива ли она? Нашла ли своего мужа?
По двору, громыхая ведрами, пробежала Женя:
— Катя! Ты почему лежишь? А где ваша хозяйка? Почему она печь не топит, стол не накрывает?
— Нету нашей хозяйки, — тихо ответила Катя.
Из другого дома, также с ведрами, бежала к колодцу Марина Черненко. На ней поверх брюк был повязан фартук, на голове торчали рожки пестрой косынки. Ну чем не казачка? Она с грохотом поставила ведра возле Кати, низко поклонилась, нараспев сказала:
— Хозяйка гостиницы «Мечта пилота» просит забронировать номера. Сейчас пол вымою — буду пускать желающих. Для вас оставлю «люкс»: две комнаты, ванна, балкон, вид на поле боя.
— А я сейчас самовар поставлю, — сказала Женя и побежала к колодцу.
Катя вздохнула. Горе мешало ей радоваться. Слишком тяжело видеть эти следы войны. Но слезами горю не поможешь. Надо мстить врагу и не слабеть от горя, а бить без промаху.
Она поднялась и пошла к колодцу. Марина, изогнувшись над срубом, ведром на короткой веревке старалась зачерпнуть как можно больше воды.
— Полное! — обрадовалась она, поставив ведро на край сруба. — Что значит ловкость! А хозяйка уверяла, что мне не достать воды. — Черные глаза ее сверкнули на солнце, как золотые. Но тут она увидела Катю и насторожилась: — Что у вас стряслось?
— Ничего, дай напиться.
Марина заглянула в ее печальные глаза и не стала расспрашивать. Выплеснув ладонью щепки, она нагнула ведро.
Из хаты выбежала пожилая казачка, спотыкаясь о пни вырубленных деревьев, заторопилась к колодцу:
— Отдай ведро, нельзя гостье мыть пол. Я и стол в сад вынесла и скатертью накрыла. Прошу к столу, милые мои. Дай ведро, сама донесу, а вы отдыхайте. В воздухе и под землей, думается мне, самая трудная работа. Я вам и постельки приготовила, свежей соломки постелила.
— Приглашайте Катю, — сказала Марина и, подхватив ведра, побежала к хате, плеская воду на сапоги.
— Идите, дочки, чем богаты, тем и рады, — заговорила казачка, обняв Катю.
Проходя мимо опустевшей хаты, Катя спросила:
— А где Анна? Ушла ли она к мужу?
Казачка испуганно покосилась на обгорелое окно, тихо ответила:
— Немцы приказали ей уходить, а она встала вон у той стены и сказала: «Вы уходите из моего дома». Ну, как стояла во весь рост, так и застрелили ее. А дня через три, когда наши шли в наступление, забежал Николай…
Катя молча прошла мимо окна, мимо груды хвороста, оставшегося от сада, подошла к столу, накрытому белой скатертью, и села на скамейку. И вдруг вспомнила ночь, когда она кружилась над этой станицей, отыскивая фашистский штаб. Проверив все ориентиры, она нашла здание штаба и сбросила на него бомбы. Марина оторвала ее от горького раздумья:
— Катя, подавай по конвейеру.
И на стол поплыли миски с кукурузной кашей.
— Катя, не зевай, — кричали девушки, — ешь, пока горячая, больше есть нечего, все фрицы подобрали!
На шум к столу сбегались летчицы и штурманы, разместившиеся в соседних хатах.
Перепрыгивая через груды хвороста, подошла Надя с букетом цветов. Цветы были в кармане гимнастерки, в волосах.
— Складчина? Примите и мой пай. — Она положила букет на стол. Девушки потянулись к нему и растащили по цветку.
Опершись на плечи Марины, Надя заглянула в миску:
— Опять кукуруза! А я иду и думаю, чем это так вкусно пахнет? Не то медом, не то цветами, а это вот чем! — И, взяв миску, она села на ступеньки крыльца. Казачка подошла к ней:
— Здравствуй, землячка! Ну как, навестила ли родителей?
— Лечу, лечу к своему дому! Ужас как соскучилась по маме. Вот пройдем Кубань — и вырвусь в свою Высоколозовую! Теперь уже скоро. Пехота не задерживается, освобождает город за городом.
Казачка смотрела на девушек и вытирала слезы:
— Все живы, а немцы-то говорили, будто вас сожгли на Кавказе. Я как услышала об этом, аж сердце похолодело. И вдруг ночью слышу… тук-тук-тук. Выбегаю, гляжу — самолетик летит. Э, думаю, врут немцы, живы мои девоньки. А тут как раз попова дочка с офицером мимо проходила, я и говорю ей: «Олимпиада Иоанновна, наши летят!» А она отвечает: «Никогда ваши не вернутся». И направились они в железнодорожный сад. Я долго смотрела им вслед, платье на ней было белое, долго видно было. Стали они линию переходить, а в это время как ахнет бомба — и нет офицерика, улетел туда, откуда не возвращаются, и попова дочка с ним за компанию.
Катя перестала жевать цветок, посмотрела на Дашу, та подмигнула ей. Передвинув стебелек в угол губ, Катя спросила:
— Вон там слева упала бомба?
Казачка кивнула:
— Именно там. Там был штаб, под яблонями много машин стояло, а после взрыва я побежала, взглянула — нету штаба! И подумала тогда, не мои ли девоньки пролетели? С той поры и ждала вас.
По лицу казачки текли слезы.
— Что же я стою, — вдруг спохватилась она, — вам отдыхать надо, я еще соломки подброшу. Сейчас, сейчас, для всех приготовлю.
Она ушла, а девушки сидели задумавшись, вспоминали все, что пережили за этот год.
Мысли Кати вернулись к разрушенной хате. Она представила Анну, стоявшую во весь рост перед палачами. Потом посмотрела в конец улицы, где осталась груда развалин от немецкого штаба. А хорошо она расквиталась с врагом! За одну Анну — целый штаб. И, положив руки на плечи Даше, сказала:
— Правильно мы с тобой поработали.
После завтрака все пошли в хату, кто-то крикнул, озорно смеясь:
— Занимай место в партере, на галерке будет жестко!
Девушки легли на душистую солому. Только коснулись подушек — погрузились в крепкий, исцеляющий сон.
Прислонившись к косяку двери, казачка смотрела на них, и слезы бежали по ее щекам.
— Родные мои, — шептала она, — уцелели! Вернулись!
Глава двадцать восьмая
Далеко позади остался туманный Терек, горы и узкие ущелья.
Вторую неделю наши войска атаковали «голубую линию». Так называли немцы свою систему укреплений на Кубани. Полеты стали необычайно трудными.
Противник защищался с остервенением, он пытался удержаться то на одном, то на другом плацдарме, но, получив решительный удар в горах Кавказа, катился к морю.
«Голубая линия» упиралась одним флангом в Приазовские плавни, а другим — в Черное море. Все холмы, пригорки, овраги немцы залили бетоном, закопали в землю сотни тысяч мин, сосредоточили танки, мощные орудия и тысячи пулеметов.
Не надеясь больше на солдат, для которых стало привычкой отступать, немецкие генералы поставили станковые пулеметы позади своей пехоты. И солдаты знали, что эти пулеметы встретят их огнем, если они вздумают бежать назад.
Гитлер приказал любой ценой удержать кубанский плацдарм; обещал всемерную помощь «защитникам Кубани»; обещал соединить Кубань и Крым мостом через Керченский пролив, чтобы обеспечить им подкрепление и снабжение.
Обученные пропагандисты убеждали солдат в неприступности их обороны, убеждали всеми средствами: расстреливали не верящих в победу, возили экскурсии на берег Керченского пролива, показывали строительство моста через пролив. Вот первые сваи, вбитые в морское дно, вот металлические конструкции, вот цемент — фюрер идет на любые затраты, чтобы помочь своим солдатам.
В восемнадцать часов около штаба, на лугу, собрались штурманы эскадрилий. Комиссар Речкина только что зачитала сводку Совинформбюро — наша армия на всех фронтах ведет наступление. Это сообщение радовало и возбуждало, хотелось работать еще лучше.
«А Марина опять опаздывает», — с досадой подумала Катя и пошла будить подругу.
Она вошла в хату. На полу на пахучей соломе крепко спала Марина. Катя взяла ее за руку. Марина, не просыпаясь, подняла голову, но, как только Катя отпустила ее руку, голова снова упала на подушку. Катя хорошо знала характер Марины. Разбудить ее можно только одним способом. Она подняла ее за плечи, потрясла изо всех сил и крикнула:
