а иваны, наоборот, добиваются морального превосходства. Такое недооценивать нельзя!
Пехотный гауптман сдержал слово, и в серых предрассветных сумерках к нам пришел пехотный батальон. Однако к тому времени танкам в Штайнхюбеле и моей роте пришел приказ занять новые позиции на господствующих высотах между Билау и Морау[102]. Первая половина моих самоходок начала передислокацию еще под покровом ночи, а когда на дорогу выехали последние машины и взяли курс на Билау, то уже наступил рассвет. Русские не преминули воспользоваться этим и послали им вдогонку несколько снарядов. Времени на завтрак и кофе не оставалось, и мои люди были вынуждены подзаправиться вином. Поэтому, когда меня вызвали на командный пункт дивизиона, Бемер ехать уже не мог – пришлось за руль садиться самому.
На половине пути нам повстречалась колонна машин из двух бронетранспортеров, двух четвертьтонных автомобилей повышенной проходимости и «мерседеса» в сопровождении двух грузовиков. С некоторым трепетом в душе я узнал командующего группой армий генерал-фельдмаршала Шернера, который уже успел прославиться среди солдат как «офицер, собирающий боевые дни для следующего назначения». Ходили слухи, что он, встретив какую-либо воинскую часть на отдыхе, немедленно приказывал ей следовать за собой и бросал ее на передовую. Доставалось от него и солдатам с плохо начищенными сапогами. Все это, а также манера часто появляться в первых линиях траншей как обыкновенный солдат, щедро угощать фронтовиков сигаретами и выслушивать их жалобы способствовало росту его популярности.
Воспоминания об этом, а также мои впечатления о встречах с ним в верхнесилезском индустриальном районе вихрем пронеслись в моей голове. Я затормозил и выскочил из машины. Колонна тоже остановилась. Выслушав мой доклад и услышав, что я отношусь к 88-му противотанковому дивизиону «Носорог», командующий поинтересовался:
– Не ваше ли подразделение сожгло вчера шестнадцать русских танков?
– Так точно, господин фельдмаршал, – вытянувшись в струнку, отчеканил я. – Вчера возле Прайланда вторая рота уничтожила двенадцать танков. Еще четыре подбили «Пантеры». Неделю назад под Фридевальде рота сожгла еще десять, а под Нысой – четыре танка.
Я сказал об этом не только потому, что хотел похвалиться, но и на всякий случай – всякое могло произойти, и если нам было суждено предстать перед военно-полевым судом, то такое могли принять во внимание.
– Хорошая работа! Выражаю вам и всем солдатам вашей роты благодарность. Вы курите?
– Так точно, господин фельдмаршал!
Шернер достал пачку сигарет и протянул ее мне.
– Благодарствую, господин фельдмаршал, но моя рота курит тоже.
– Понимаю, – рассмеялся Шернер. – Казначей! Пометьте себе! Выдать каждому солдату подразделения обер-лейтенанта по «посылке фронтовым бойцам»[103]. А что случилось с вашим водителем?
Я с ужасом посмотрел на свой «Фольксваген», из которого свесился Бемер. Его тошнило.
– Сказывается перенапряжение последних дней, господин фельдмаршал!
– Пусть немного отдохнет. Продолжайте в том же духе!
– Слушаюсь! – ответил я, щелкнув каблуками.
Колонна продолжила движение, и я с огромным облегчением посмотрел ей вслед.
Переброска по железной дороге, 2 апреля 1945 года
Колеса мерно отбивали такт на стыках рельс – это наш эшелон медленно ехал на запад. Мы с гауптфельдфебелем Штраусом сидели в его «Фольксвагене», стоявшем рядом с грузовиком каптенармуса роты и полевой кухней на первой подвижной платформе сразу за локомотивом. Дорога делала поворот, и я, оглянувшись, одним взглядом окинул все свое военное хозяйство – грузовики, средние и малые машины, а также двенадцать самоходок, прошедших через огонь сражений последних десяти недель. Правда, на ходу были только девять из них – остальным трем не хватало запчастей.
Гауптфельдфебель правильно истолковал мой взгляд и со вздохом сказал:
– Да, нашей роте досталось за последние недели. Мы подбили более шестидесяти танков, потеряв при этом всего две самоходки. Вчера о нашем дивизионе говорилось в сводке вермахта. Я позволил себе записать сообщение: «В боях севернее Нысы в течение трех дней 88-й тяжелый истребительно-противотанковый дивизион под командованием гауптмана Улита подбил шестьдесят танков!»
Штраус спрятал листок в нагрудный карман и добавил:
– Если так пойдет и дальше, то о нашем дивизионе заговорит вся Германия.
– Вся Германия, – задумчиво повторил я его последние слова и добавил: – Хорошо сказано, Штраус. Только вот от Германии мало что осталось. Однако вы правы, хотя в ваших словах содержалось больше мечтаний, чем того, что есть в действительности. Наша горстка храбрецов на самом деле способна вытащить из пекла саму чертову бабушку.
– Однако есть и такие, которые считают наших парней порождением Сатаны и мечтают их отправить в ад.
Я непроизвольно покачал головой, а потом заметил:
– Вы имеете в виду случай под Дюрр-Арнсдорфом?[104]Видите ли, Штраус, это как раз то, что меня, как стреляного фронтового воробья, очень огорчает. Дисциплина, конечно, превыше всего, но то, что в столь критическое для немцев время позволяют себе придурки из числа тыловых крыс по отношению к нам, фронтовикам, – это уже слишком. Разве мы не демонстрируем нашу солдатскую доблесть ежедневно и ежечасно на полях сражений? Нам не требуется доказывать ее какими-нибудь зазубренными хвалебными одами и подобострастным пресмыканием перед всякими чинушами.
– Вы имеете в виду полковника полевой жандармерии? Да, тогда в Цигенхальсе вы здорово наступили на хвост его «цепным псам».
– Может, и наступил. Но зачем арестовывать вместо меня троих моих унтер-офицеров только из-за того, что они были пьяными, и конфисковывать мой личный «Опель» вместе с багажом?
– Так-то оно так, – произнес Штраус. – Однако унтер-офицеры не только напились, с ними были еще три девушки, а кроме того, они опрокинули в кювет машину.
– Вы смотрите на вещи слишком узко, господин гауптфельдфебель. Наверное, иначе и быть не может, когда человек, как вы, с четырнадцати лет становится солдатом. Согласен, эти трое учинили пьянку и заслужили наказание, но не таким же способом! Мне пришлось потратить немало нервов, чтобы вызволить их и свою легковушку незадолго до отправки поезда.
– Как же вам это удалось? – с любопытством спросил Штраус.
– Я начал разговор с описания тяжелых боев и наших успехов в последние дни, сослался на признание заслуг роты самим Шернером, а затем прошелся насчет неопытности в отношении спиртного тех троих…
Гауптфельдфебель не удержался и громко фыркнул:
– Вы так и сказали, господин обер-лейтенант? Как представлю себе Болте с его расширенной от алкоголя печенкой в качестве трезвенника… И полковник вам поверил?
– Вряд ли. Но в вопросе их освобождения это помогло, особенно когда я дал слово офицера при первой же подходящей возможности наказать провинившихся тремя сутками ареста.
Мы на некоторое время замолчали, прислушиваясь к стуку колес поезда, увозящего нас на запад. Завидя платформы со стальными чудовищами, крестьяне на полях и люди на железнодорожных станциях
