– Так ведь война все списывает, братец. Обиды прошлые и преступления – долой! И детка со мной согласна, так что про койку ты зря, конечно… Забыть надо про дрязги. Забыть! И всем вместе, став плечом к плечу, сразить наконец полукровок, извести их под корень, чтоб ни одного не осталось на Разведанных Территориях!
Леший почувствовал, что его вот-вот накроет: глаза его провалятся в багровую бесконечность, в глотке заклокочет.
– А если я не хочу?
– Чего не хочешь, братец?
– Не хочу под корень. Не хочу воевать с полукровками. И не хочу забывать! – снизу вверх на растерянное, испуганное даже лицо Траста, Зил сорвался на крик, но остановиться или хотя бы утихнуть не захотел, да он и не смог бы. – Не хочу! Не нужна эта война! Не надо ее! Понял?! Не надо!!!
– Все-таки, кролик, ты предатель, – Ларисса испепелила его фиалковым взглядом. – Предатель. Я всегда это знала.
– Предатель? Нет, – справившись с собой, Зил ответил ей тихо, спокойно. Оттопыренные уши пылали, его всего трясло. – Нет, не предатель. Разве можно предать то, чему не служишь? Или того, кому не клялся в верности? Разве обещал я вам быть другом до самой смерти?
Траст отпустил запястье Лариссы – и сам замахнулся на Зила кулаком.
Но не ударил.
Рука его повисла, будто ее перебили, кость сломали, а мышцы перерезали.
Зил шумно вдохнул, выдохнул – и решился:
– Траст, Ларисса, я… Не перебивайте только, послушайте! Я не предатель. Я – полукровка. Ясно вам? Мой отец – генерал Барес, и он – тайгер, а я сын ему, ясно вам?! Я – полукровка.
– Кто?! Ты?! Да ты просто сошел с ума и кишки тебе раздуло! Просто ты… Так бывает, Зил, бывает, братец… – рыжий увалень чуть отступил от лешего. Губы его посерели, на виске запульсировала синяя жилка.
– Нет, бурая гниль, не сошел! И сегодня, когда князь Мор поведет свое войско на тех, кого надо извести под корень, я буду сражаться плечом к плечу с ними, с полукровками этими. Понял, Траст? Я – я! – буду сражаться против захватчиков-чистяков. Против тебя, Траст, потому что ты будешь убивать мой народ. Да-да, не смотри на меня так! И против тебя, Ларисса, потому что ты всегда ненавидела таких, как я!
– Ты болен, братец, ты просто болен… – рыжий здоровяк еще что-то говорил о том, как вредно для здоровья попадать в плен, а потом купаться в холодной воде и дышать ядовитыми испарениями отстойника, от которых голова становится чумная, вот как у него, у Траста, сейчас, ему, Трасту, даже показалось, что братец Зил назвал себя полукровкой, а чего вы не смеетесь, ведь смешно же показалось, ха-ха, ну смейтесь же, смейтесь, чего вы.
– Ты, правда, полукровка? – поправив волосы, Ларисса спросила просто, до обидного безразлично, как бы только из вежливости губы разжала.
– Да, правда, – слова крючками цеплялись за горло лешего, но он сумел-таки их выдрать из себя.
– А почему на них не похож?
– Так получилось. Долго объяснять.
В кустах опять хрустнула ветка.
– Или ты просто не хочешь объяснять.
– Или просто не хочу.
– Братец! Зил!..
– Никакой он тебе не братец! – блондинка безжалостно оборвала причитания Траста. – Все, толстый, мы уходим, – она дернула его за рукав куртки, и Траст, клюнув подбородком грудь, послушно поплелся за ней туда, где серела приподнятая над кустарниками и зловонной жижей бетонная лента дороги. Пройдя с десяток мер, Ларисса обернулась к Зилу: – Знай, если мы встретимся в бою, я с удовольствием выпущу тебе кишки. А толстый намотает их на руку и протащит твое тело до самого Моса, чтобы твои мать и сестра смогли вдосталь налюбоваться предателем!
Сорваться бы следом, остановить их, сказать, что напрасно о нем так плохо подумали. И вообще – они же просто не осознают всего, что происходит сейчас. А ведь уже сегодня навсегда изменится весь мир, все-все-все изменится!..
Не побежал. Не вцепился на прощание в лапищу Траста, не коснулся его грубых крестьянских мозолей своими. Не расцеловал в обе щеки и в обветренные губы Лариссу, которую давно – с первой встречи в Мосе, у Арены, – тайно обожал, но только сейчас признался в этом самому себе. Все, чего Зил сильно-сильно хотел, он не сделал.
Так и стоял, глядя, как две фигурки шагают по дороге…
Солнце пекло в затылок, стрекотали кузнечики, опять хрустнула ветка в кустарнике. Подчинившись инстинкту, Зил метнулся в сторону – и полосатая когтистая лапа мазнула воздух там, где он только что был.
– Совсем ты, Фелис, старый стал, форму потерял, – из кустов выбрался закутанный в свое одеяло генерал Барес. Его сопровождал верный адъютант Шацу. Отпрыск адъютанта, ястребок Шершень, пронзив облако, приземлился и сложил крылья за спиной. Из озера вынырнул Хэби и, змеей скользнув по прибрежной хляби, встал рядом с Фелисом.
– Как вы здесь?.. Следили?! Точно – следили! Или вообще все подстроили? Весь побег?
Оскалив истершиеся клыки, генерал подошел к Зилу.
– Да, сынок, мы с твоим учителем, конечно, догадались, что ты сделаешь все, чтобы освободить соратников. И мы дали тебе для этого все знания и навыки. Но ты сам – без нашего участия! – должен был решить, воспользоваться знаниями или нет, рискнуть своим будущим или оставить дорогих тебе людей в заточении.
Фелис потрепал-таки Зила за плечо. В кошачьих глазах блеснула влага.
– Ты все верно сделал. Мы с твоим отцом гордимся тобой. Траст и Ларисса – хорошие чистяки, лучшие из тех, кого я знал. Жаль, что все так получилось. Впрочем, это неважно. Главное – ты с нами, а не с ними. Пойдем, самоходка ждет нас. Скоро мы обретем Главный Активатор. Но для этого нам нужно добраться до Поля Отцов, не угодив под огонь чистяков.
Телега, обшитая клепаными листами металла, то есть самоходка, была спрятана за высоким кустарником. Отворив дверцы, генерал Барес и учитель Фелис уселись на деревянные скамьи. Хэби и Шершень занялись разведением огня в печи, что располагалась в передней части самоходки, а Шацу присоединил кожаную кишку к кранику котла рядом с печью. Стоило рептилусу отвернуть краник – из кишки полилась теплая вода, чтобы Зил мог смыть с себя миазмы городской канализации.
– Обязательно надо было искупаться в дерьме, чтобы понять, кто ты и с кем ты? – спросил Шацу, наблюдая за тем, как с лешего стекают грязные струи.
– Да.
Из трубы над печью потянулись к небу черные клубы дыма.
Глава 14
Поле отцов
Дрожа от напряжения, двумя руками со вздувшимися венами Сыч обхватил мощные челюсти ящера, залегшего в густом колючем кустарнике рядом с ним. Бока зверюги резко вздымались и опадали. Бешеный галоп по выжженной солнцем пустоши и прогулка по минному полю изрядно измотали зога. Он был едва жив: его брюхо и хвост посекло осколками хлопков, оторвало оба пальца на левой передней лапе, один глаз заплыл и почти не видел, а загноившаяся рана на груди не зарастала – в прорехе кожи и мяса белело ребро.
Сычу даже жалко стало зверюгу. Жалость… Это чувство было новым для него, доселе неизведанным, и оно жутко не понравилось следопыту. Ну да все равно нельзя позволить зогу всхрапнуть или застонать. Ни за что нельзя!..
Живот файера раздуло так, что руке было уже больно: пережало кровеносные сосуды, сдавило мышцы. Но стравливать лишнее Сыч огнедышащему запретил.
Потому что тогда их присутствие будет раскрыто.
Нет, Сыч вовсе не опасался выдать себя. Схватка с теми, кто, разводя пары в котле, суетился у самоходки, закончилась бы, не успев начаться, потому что у него же есть Кара, его верная подруга, его прекрасная боевая секира. Пока она с ним заодно – Сыч непобедим. Но тот, кто рыскал за ним все это время, чье смрадное дыхание, забивающее вонь озера-отстойника, он постоянно ощущал затылком… Это существо звало себя Мстителем, и Сычу очень не хотелось встречаться с ним, и пока что Сычу удавалось «заметать» свои следы в пространстве и не только, но силы его были на исходе, долго так продолжаться не может.
Скрываясь за ветвями и листьями кустарника, Сыч с тоской следил за тем, как клейменый мальчишка умывается. Если бы не Мститель, который был рядом, где-то очень близко, все уже решилось бы, Сыч выполнил бы свою миссию.
Глаза зога налились кровью.
Все равно нельзя позволить ему всхрапнуть!..
* * *
По ту сторону дребезжащих, раскаленных солнцем до ожогов – если притронуться – стальных листов рокотало все отчетливей, все громче. Особенно, если поднимались на возвышенность, а когда ныряли в долину – становилось совсем тихо, будто ничего не происходит, будто все спокойно и мирно. В самоходке хрипло и вязко дышалось из-за духоты и нестерпимого угара, хотя никто, кроме Зила, не чувствовал запаха дыма, зато все воротили свои чувствительные носы от него, будто Хэби вместе с ним в отстойнике не искупался и вообще был ходячей поляной цветущих поутру роз.
