может произойти. Но риск, огромный риск. Как только андат уйдет, ты, возможно, не сможешь вернуть его. Даже если ты пленишь другого, Ясность-Зрения будет потерян. Сейчас у нас есть сила…
— Моя сила не означает ничего, — сказала Ванджит. В ее голосе послышалось напряжение, словно в ней поднимался накопленный гнев. — Только Эя имеет значение. Только Ранящий.
Маати подумал о гальтах, уже слепых. Если Ванджит завладеет Ранящим, они, без сомнения, все умрут. На каждого мужчину и каждую женщину обрушатся невидимые мечи, топоры и камни. Ужасная сила, но они здесь не ради гальтов. Он положил ладонь на руку Ванджит.
— Давай надеяться, что до этого не дойдет, — сказал он. — Лучше, намного лучше иметь двух поэтов. Но если так произойдет, я буду рад, что ты здесь.
Лицо девушки осветилось. Она бросилась вперед и поцеловала Маати в губы, быстро и легко, как бабочка. Андат на ее бедре загулил и затрясся. Ванджит кивнула, словно он что-то сказал.
— Мы должны идти, — сказала Ванджит. — Мы провели слишком много времени, говоря о том, как найти к вам подход, и я пренебрегала занятиями. Спасибо, Маати-кво. Не могу даже сказать, как много для меня значит, что еще могу помочь.
Маати кивнул, подождал, пока девушка и андат исчезнут, и только потом опустился на пол. Медленно-медленно, узел в его груди расслабился, дыхание успокоилось, стало нормальным. В сером заснеженном свете солнца он внимательно осмотрел тыльные стороны ладоней, обдумал природу андата и то, на что он только что согласился. Холод камня и неба, казалось, забрали всю его энергию. К тому времени, когда он сумел встать, пальцы побелели, а ноги — закостенели.
Остальных он нашел на кухне. На стенах виднелись написанные мелом три или четыре грамматических сценария, каждый из которых использовал разные словарь и структуры. Когда он появился, Эя, изучавшая заметки, быстро приняла позу приветствия, потом повернулась и уставилась на него. Ирит захлопотала, радостно щебеча, пока он не оказался сидящим около огня с пиалой теплого чая в руке. Большая Кае и Маленькая Кае увлеченно обсуждали разницу между резаными ранами и раздробленными костями; в других обстоятельствах такой разговор вызвал бы у него тревогу. Ванджит сидела с блаженной улыбкой, Ясность-Зрения примостился у нее на коленях. Маати дал знак Эя продолжать, и она так и сделала с неохотой, которую он не понял.
Теплый чай пах весной. В жаровне сверкали угли. Голоса вокруг казались полными надежды и света. Но потом он увидел черные глаза андата и сразу вспомнил все свои опасения.
Занятие закончилось, женщины рассеялись, каждая занялась своим, и только Ванджит осталась у огня, прижав андата к полной молока груди. Маати пошел к себе. Он устал, непонятно почему, и нетвердо стоял на ногах. Как он и надеялся, Эя ждала у двери его комнаты.
— Похоже, занятие прошло хорошо, — сказал Маати. — Мне кажется, Ирит предложила очень элегантное решение.
— Обещающее, — согласилась Эя, входя вслед за ним в комнату. Он сел в кожаное кресло, тяжело дыша. Эя вдохнула жизнь в угольки очага, добавила горстку щепок и пошевелила ветку дуба, лежавшую в внутри; потом взяла стул и села прямо перед ним.
— Как, по-твоему, продвигается пленение? — спросил он.
— Достаточно хорошо, — сказала она, беря в ладони оба его предплечья. Она поглядела куда-то за его левое плечо, твердые пальцы сжали плоть между костями запястий. Мгновением позже она отпустила его правую руку и начала сжимать кончики его пальцев.
— Эя-кя?
— Не обращай внимание, — сказал он. — Привычка. Пленение подходит все ближе. Я бы хотела попробовать еще пару идей, но, как мне кажется, мы подошли так близко, как и собирались.
Пол-ладони она рассказывала о тонких вопроса определения, длительности и цели, которые привели к нынешней форме пленения. Маати слушал, подчиняясь профессиональной проверке целителя, которую она продолжала. За окном опять пошел снег, маленькие серые снежинки были отчетливо видны на фоне чистого белого неба. До Ванджит он не мог их различать.
— Согласен, — сказал Маати, когда она закончила, и он мог вернуть рукава на место. — Так ты считаешь…
— До Ночи свечей, несомненно, — сказала Эя. — Но здесь и начинается сложность. Нам придется покинуть школу. Утани был бы самое лучшее, но Патай тоже подойдет, если это окажется невозможно. Ты и я сможем уехать утром, остальные тоже присоединятся к нам.
Маати хихикнул.
— Эя-кя, — сказал он. — Ты извинялась, когда разрешила Ашти Бег уйти. Я понимаю, почему ты это сделала, но тебе не о чем волноваться. Даже если она сказала кому-то, что мы здесь, Ванджит может приказать Ясности-Зрения ослепить их всех, и мы спокойно уйдем. Сила андата…
— Твое сердце ослабло, — сказала Эя. — И здесь у меня нет ни трав, ни ванн, чтобы позаботиться о тебе.
Она сказала это усталым голосом, спокойным и ровным. Маати почувствовал, как с его губ исчезает улыбка. Он видел, как в ее глазах сверкнули слезы, капли еще не пролились, но угрожали. Он принял позу, отрицавшую все ее слова.
— У тебя плохой цвет лица, — сказала она. — И неровный пульс. Густая и темная кровь. Именно это я и делаю, дядя. Я нахожу больных людей, вижу признаки, а потом думаю о них и их телах. Я гляжу на тебя и вижу человека, чья кровь течет медленно и все больше замедляется.
— Ты все вообразила, — возразил Маати. — Я в полном порядке. Просто я плохо спал. Я бы никогда не догадался, что из всех людей ты ошибешься, приняв небольшую усталость за слабое сердце.
— Я не…
— Я в полном порядке! — крикнул Маати, ударяя по подлокотнику. — Мы не можем позволить себе бежать в зубы зимы. Ты больше не целитель. Это пройденный этап твоей жизни. Ты — поэт. Ты — поэт, который должен спасти города.
Он взяла его руку двумя своими. Какое-то время слышался только тихое ворчание огня и почти неслышный шорох ее ладони, гладящей его запястье. Одна из угрожавших слез упала, черная струйка потекла по ее щеке. Он и не знал, что она выкрасила веки.
— Сейчас ты и только ты, — тихо сказал он, — самый важный поэт. Самый важный из всех, что когда-то существовали.
— Я только женщина, — сказала Эя. — Я делаю все, что в моих силах, но я устала. И мир вокруг меня становится все темнее. Если я не могу позаботиться обо всем, я, по меньшей мере, позабочусь о тебе.
— Я буду в порядке, — сказал Маати. — Я уже далеко не молод, но мне еще далеко до смерти. Мы закончим твое пленение, и тогда, если хочешь, притащи меня к половине
