— О нет, — грубо сказал Захт, хотя пытался быть любезным. — Холодная вода быстро убивает. — Он вынул блокнот.
— Вам, наверное, нужна точная информация, — сказал Мори и, выпрямившись, спокойно назвал имя, возраст, национальность, а Захт заносил все эти сведения в потрепанную книжицу огрызком карандаша.
Когда с протоколом было покончено, начальник причала сочувственно пожал Мори руку.
— У вас нездоровый вид, герр Мори. Зайдите ко мне в дом выпить чашку кофе.
— Вы очень любезны, но благодарю вас, нет. — Он повернулся к Захту. — Со мной все? Полагаю, я вам больше не нужен.
— Пока нет. Но конечно, мы попросим вас прийти на Leichenschau.[79]
— А, дознание… — произнес Мори потухшим голосом. — Вы думаете, оно понадобится?
— Для вас это всего лишь формальность, герр Мори, но официально необходимая, для протокола.
— Понятно. — Он приосанился. — Разумеется, вы понимаете, что все расходы по погребению я беру на себя.
Что еще оставалось сказать? Видимо, ничего. Он пожал руки обоим и, не оглядываясь, вышел.
Хотя он двигался медленно, щадил себя, делая много вынужденных остановок, но все равно задохнулся, пока поднимался на холм. Кроме того, несмотря на холод, он обливался потом, который тек в три ручья под мышками и под коленками, от сознания отвратительной бесполезности самообмана. Все это было частью обычного притворства, внушительного величественного фасада. Но сейчас он знал правду, правду о самом себе. А вскоре узнают и остальные. Да, правда выплывет наружу, вся, без остатка: прием для Уилли, помолвка с Кэти, героическое заявление об отъезде в Африку. И вот теперь, всего через несколько дней после тех событий, он по-прежнему здесь, женат на Фриде, а Кэти мертва. Боже, что о нем подумают? Сплетни, скандал, ненависть, которые обрушатся на него. И он не сможет этого избежать, только не на этот раз, не сможет уехать с Фридой утром, не сможет ускользнуть и забыть обо всем. Он должен остаться на Leichenschau, остаться, пока все не откроется, а после терпеть ненавистный брак с Фридой, которая никогда его не отпустит, а будет безжалостно подавлять до полного подчинения. И все это, когда он мог быть с Кэти, когда даже в эту минуту она могла бы оказаться — живая, теплая, любящая — в его объятиях.
В приступе удушающего отчаяния он сцепил зубы и повис на перилах. Это был плохой сон, ночной кошмар, непостижимо, как такое могло привидеться. Он ведь действовал с самыми хорошими намерениями, пытался поступать правильно. Боже, он очень старался, он хотел добра для всех. Да он мухи не способен обидеть. Нельзя его винить, если он из лучших побуждений переоценил свои силы, сломался и был вынужден отступить. Это не было намеренным предательством, просто моментом… Нет, он уже это говорил, бесполезно повторять. Не сработает. Минута озарения, когда он смотрел в те мертвые глаза, разбила тщательно выстроенный им образ. Пустая оболочка раскололась, ничего не осталось, ничего. Погубив Кэти, он погубил себя.
Оказавшись среди руин, он с поразительной четкостью увидел, что вся его жизнь — сплошной обман. Все, что произошло, — его рук дело, и несчастный случай тут ни при чем, виновата его внутренняя суть, склонность всегда выбирать тот путь, который он считал для себя самым выгодным. Гениально избегавший ответственности, беды, неприятных вопросов, он вдруг ясно понял, что всю жизнь шел к этой логической развязке. И при этом такой милый человек, обаятельный, культурный, покровитель искусств. Как часто он выслушивал и заслуживал такие комплименты. Его репутация, положение, свобода, счастье, надежда на будущее и, естественно, вера в самого себя — жаль, что со всем этим покончено или вскоре будет покончено. Странная логика начала выстраиваться у него в голове, почти принося утешение. Дважды он согласно кивнул. Загнан в тупик, огорожен стеной, все выходы запечатаны.
Он добрался до вершины холма и остановился, лишенный сил, но, как ни странно, более благоразумный, чем когда-либо. Какой вид! И чудесная ночь! Слабое дуновение ветерка, луна, вновь выплывшая из облаков, легкий туман, поднимающийся над озером, далекое хлюпанье невидимой ночной баржи. Мысль ушла в сторону. Однажды какой-то человек рассказал ему, что его первое детское воспоминание связано с пыхтением парохода. Кто это был? Никак не вспомнить. Было бы интересно спросить, что тот имел в виду. В голове у него возникали и гасли смутные образы, отголоски его собственного прошлого. Что бы там ни говорили, у него была интересная жизнь. В саду заухала сова. Он вдруг увидел ежика, маленький коричневый комочек, пересекавший лужайку до жалости медленно. Надо же, ежик; он едва не улыбнулся, вспомнив, как Вильгельм осыпал бранью маленькое существо за то, что оно подкапывало корни. На секунду он перестал ориентироваться, но потом внезапно осознал, где находится.
— Cercis siliquastrum… — пробормотал он. — Листья на Востоке добавляют в салаты.
Да, прелестное дерево, особенно летом, когда лилово-розовые капли орошают газон. Виноградный пресс. Он всегда был склонен к поэзии.
Задумчивость его покинула, когда он вдруг поднял голову под колышущимися ветвями дерева. Качели на длинных веревках мягко подлетали на ветру. Такое соблазнительное движение — оно его околдовало. Следя за плавным покачиванием на фоне луны, он просто не мог отвести глаза. Тихое ритмичное поскрипывание металлических креплений превратилось в простую мелодию у него в голове. Реальность ушла, глаза оживились от иллюзии. Он начал все воспринимать особым, интересным образом. И это небывалое спокойствие оказалось самым чудесным чувством из всех, что он когда-либо испытывал. Теперь он разговаривал сам с собой, сдержанно и уверенно, тщательно подбирал слова: компенсация, полное оправдание, суд последней инстанции. Так он избавлялся от вины, восстанавливал собственный идеальный образ. Он долго стоял, улыбаясь самому себе, заранее радуясь триумфальному освобождению, прежде чем решил, что пришла пора предъявить доказательства.
На следующее утро, вскоре после семи, выполняя распоряжение новой мадам, Артуро подошел к гостевой, постучался и внес поднос с завтраком: свежевыжатый апельсиновый сок, поджаренный хлеб, вареные яйца, горный мед и восхитительный кофе «Тосканини» в серебряном термосе. Итальянец пребывал в невеселом настроении, теперь уже почти уверенный, что не сохранит это место, но все же пожелал хозяину доброго утра и поставил поднос на овальный столик у окна. Потом он раздвинул шелковые занавеси и распахнул ставни, щелкнув автоматическим стопором.
Утро выдалось холодное, серое и туманное, от сырого воздуха у Артуро заслезились глаза, а после того вина, что он выпил вчера вечером, голова была тяжелой. Он собирался закрыть окно, когда внезапно выпрямился, думая, что до сих пор не пришел в себя. Он напряженно всматривался в туман и, хотя ничего толком не мог разглядеть, все не отходил от окна, удерживаемый необычным видением. Медленно повернув голову, он обнаружил, что в кровати никого нет. Он перестал дышать, вновь обернулся, еще более заторможенно, и судорожно попятился, с грохотом опрокинув поднос. Ветром с озера разогнало серую дымку. И стало отчетливо видно, что висело на дереве.
Примечания
1
Швейцарский модный дом, специализирующийся на продаже изделий из щелка. (Здесь и далее, за исключением оговоренных случаев, прим. перев.)
2
Ария герцога Мантуанского из оперы Джузеппе Верди «Риголетто».
3
Маэстро — Артуро Тосканини (1867–1957) — всемирно известный итальянский дирижер. (Прим. ред.)
4
Кофейная смесь «Тосканини» (арабика) — у напитка вкус шоколадно-ореховой пасты с кислинкой и ароматом диких ягод и кишмиша. (Прим. ред.)
5
Церцис европейский, семейство бобовых (лат.).
6
Буквально «дерево, проклятое богами» (ит.).
7
— Здравствуйте.
— Розы, господин Вильгельм. Не желаете ли взглянуть? (нем.)
8
Сухое белое рейнское вино.
9
Спасибо, большое спасибо, господин Мори (нем.).
10
Автомобили марки «Хамбер» выпускались в Великобритании с 1901 г. до середины 1970-х. (Прим. ред.)
11
Производство модели «роллс-ройс сильвер клауд» осуществлялось в 1955–1965 гг. Было выпущено около 7300 таких автомобилей. (Прим. ред.)
12
Хипстер — человек, презирающий условности и общепринятые нормы морали.
