— У тебя замечательная бабушка, — заметил Иван, как только захлопнулась входная дверь.
— Угу, — согласилась я.
— И отвратительный муж.
— Что поделаешь? Какого Бог послал.
— Бог послал? — Иван усмехнулся. — Четыре года назад мне казалось, ты сама его выбрала. Хотя… Столько времени прошло. Я мог и напутать.
Он вдруг перегнулся через стол. Положил свою ладонь на мою руку. И заговорил мне в лицо. Жарко, горячо.
— Кать! Плюнь ты на этого алкаша-похметолога. Разводись!
Я онемела. Смотрела ему в глаза. Прямо в его серо-синий перламутр. Не могла понять, что это с ним? Иван продолжал настойчиво:
— Поженимся, Кать! А? Я Димку усыновлю.
Странные мысли замелькали в моей тупой башке. Иван хочет усыновить родное детище. Может, сказать ему тогда, что Димка от него, а не от Широкова? Нет, не поверит. Ему не докажешь. А если докажешь, то будет еще хуже. Развернется и уйдет. Не простит мне такого обмана. Что касается усыновления, то это он сейчас красиво говорит. А потом наступит момент, когда он меня попрекнет Димкой. Терпеть подобные выходки от Широкова я могла. Спокойно выслушивала пьяные оскорбления, что нагуляла пацана, что Димка — пащенок Ивана. Но услышать нечто подобное от Ванечки?
— А ты сможешь смотреть на моего сына, как на своего? — спросила, закусив губу. — Сможешь не попрекать нас Широковым? Только честно!
Сжавшись от страха, ждала ответа. Про себя молилась неизвестно кому: «Пусть скажет „да“! Ну пусть скажет…». Иван опешил. Сел на место. Прикрыл глаза. С минуту молчал, обдумывая мои слова. Совещался сам с собой. Потом распахнул свои невозможные очи, взглянул прямо. И честно ответил:
— Не знаю… Нет, наверное… Нет, не смогу.
Ну, вот. А туда же. «Разводись… поженимся…». Не боль, нет, горечь захлестнула мою душу. Лучше я при своем останусь. Отвернулась к окну. Произнесла, не глядя на Ивана:
— Давай забудем про это, Иван. У тебя своя жизнь, у нас с Димкой своя.
— «Но я другому отдана. Я буду век ему верна…» — пробормотал Иван, поднимаясь.
— Что? — вскинулась я.
— Так. Ничего. Школьные уроки по литературе вспомнились.
Он направился в прихожую. Я за ним. У дверей он остановился.
— Ну, хоть поцелуй меня на прощание.
Не стерпела. Подошла к нему. Прижалась. Как будто из дальнего странствия воротилась наконец домой, так хорошо мне было в его сильных, горячих руках, так спокойно. И теплый, чуть солоноватый привкус его губ показался знакомым до боли, до слез. Ох, как мне не хотелось, чтобы этот поцелуй кончался. И он все длился, длился, пока хватало дыхания. А потом Иван сам разжал мои руки. Сказал на прощание:
— Эх, Катька ты, Катька!
Ушел, с силой захлопнув за собой дверь. Я медленно опустилась на пол у порога. Без чувств, без мыслей. И сидела так до возвращения бабушки с Димкой.
Бабушка сразу же поинтересовалась, ушел ли Иван? Сообщила, что Иван ей очень понравился. Это именно такой мужчина, который мне нужен. Мы бы с ним выглядели красивой парой. Вот- вот. Выглядели бы. Я отмолчалась. Бабушка прекрасно все поняла. Больше ни о чем в тот день не спрашивала и никаких соображений не высказывала. А на следующее утро предложила, пока хорошая погода, съездить всей семьей на Борисовские пруды. Без Генаши, разумеется. Тому надо было на работу.
Я нехотя согласилась. Отпуск все-таки. Можно и съездить. С другой стороны, хотя Лидуся и сообщила накануне вечером по телефону об отъезде Ивана, мне не верилось. Вдруг не уехал? Вдруг передумает и зайдет? Необходимо было увидеть его еще разочек. Самый последний. Впрочем, надеждой себя не тешила. Поэтому повезла бабушку и сына купаться.
Купался-то, собственно, один Димка. Плескался на мелководье, играл камушками и щепками. Повизгивал от удовольствия. Мы с бабушкой сидели на травке неподалеку, приглядывали за ним, беседовали.
Бабушка все еще была под впечатлением от Ивана. И совсем он не такой, как я о нем рассказывала. Не наломала ли я в свое время дров? Поторопилась за Генашу выйти. Не к Генаше надо было бросаться, а к Ивану идти и правду рассказать. Скорее всего, мы с Иваном просто не поняли друг друга. Ну, не знаю, что я тогда должна была понять? Мне было прямо сказано: «Жениться не буду». Да и вообще, чего теперь вспоминать? Все равно не исправить. Бабушка качала головой, считала: Иван тогда нарочно так говорил, не хотел показывать, как сильно любит.
— Ведь он тебя любит. Это сразу видно. И ты его любишь.
Люблю, не люблю… Какая теперь разница? Жизнь нас развела. Вот и все. На том мы с бабушкой и остановились. Иногда она вспоминала Ивана. Очень деликатно. Я делала вид, что не обращаю внимания. Тем более, что жить становилось все труднее. Тут уж не до воспоминаний.
Генаша пил. После похорон Василия Сергеевича многие Генашины собутыльники дразнили его:
— Слышь, Ген? Расскажи людям, как тебе Ванька Лукин по морде съездил!
Генаша бесился, лез драться и пил все больше и больше. Зарабатывал он много, однако почти все пропивал. Мне пришлось взять кучу часов в школе. Впереди были госэкзамены. Я заканчивала институт. А тут еще Лидуся. При Андропове она пару раз попала в облаву в универсаме. Схлопотала крупные неприятности на работе. И я взялась ходить по магазинам за две семьи.
Моя профессия позволяла мне оказаться у прилавка в рабочий полдень. И отстаивать бесконечные очереди. Кроме того, товары повышенного спроса, вроде гречки, масла, колбасы выбрасывали на прилавки почему-то днем. К вечеру почти ничего не оставалось. Пустые полки. Все выгребали «мешочники». «Мешочниками» их называл Саня Мирный. Мы прекрасно понимали жителей Подмосковья, у которых в магазинах валялись только плавленые сырки трехлетней давности и макаронные изделия всех видов и сортов. Понимали и, тем не менее, злились на них. Они толпами приезжали в Москву. Причем, днем. В очередях занимали сразу по несколько мест. Продукты брали мешками, выгребая все, что есть. В результате, например, сливочное масло больше, чем по 3ОО г, на руки продавщицы не давали, если конечно случался завоз масла. То же и с колбасой, мясом, сыром. Только нормы разные. Меня правда ситуация быстро научила хитрить. Я стала поступать, как «мешочники». Занимала в одной очереди пару мест и мчалась в другую. Впрочем, проблемы добычи продуктов утомляли, но не больше. Проблемы в школе злили. Я считалась молодым специалистом. Кто не знает, что на молодых специалистов сыплются все шишки? Не уследила за классом во время урока — сама убирай кабинет. Забрали у тебя стулья и парты для праздника — обратно тащи их на своем горбу. Прогулял ученик урок — виновата ты, не смогла заинтересовать. И преподаватель ты плохой. И классный руководитель никудышный. И документацию вести не успеваешь. И так далее, и так далее… На педсоветах ты главное пугало. Если кто из старых учителей делился опытом, то делал это эпизодически и потихоньку. Я проходила школу выживания, сцепив зубы, глотая незаслуженные обиды и упрямо прогрызая свое место под солнцем. Одновременно старалась учиться главному — преподавать свои предметы и любить учеников. Получалось это медленно, с трудом, с неожиданными срывами.
