Из школы, из института — домой. От одних проблем к другим. Хорошо, кое с чем помогали Лукины. Например, со шмотками. У Сани на предприятии еженедельно бывали распродажи, и мне не надо было тратить время на поиски ширпотреба, одежды, обуви. А цены весьма умеренные. Кроме того, Саня сумел взять машину — подержанный «москвич». Если куда надо — без проблем. Еще они с Лидусей получили садовый участок в шесть соток по Савеловской железной дороге. Мы вместе начали его осваивать. Теперь было куда выехать летом. Иногда казалось, жизнь постепенно устраивается, входит в наезженную колею. Но так казалось недолго. Генаша пил и пил. Порой мне хотелось убить его, порой — себя. Считала: это моя вина, что он так пьет. Бабушка с Никитой и Лидусей протестовали. Советовали не изводиться. Всем хорошо известно, что Широков с шестнадцати лет идет по этой дорожке. Если бы не я, он спился бы еще раньше. Меня уговоры близких успокаивали мало. В редкие минуты, когда у Генаши начиналось просветление, я унижено просила его лечиться, лечь в стационар, зашиться, на худой конец. Он соглашался. Тянул несколько дней. И снова уходил в запой. В конце-концов я плюнула на него. Если приходил домой пьяным, молча кормила его обедом, укладывала спать. Себе стелила на полу. Разговаривала с ним вежливо, по-хорошему. Но только в меру необходимости. Казалось, вот закончу институт, сдам госэкзамены, тогда станет легче. Хоть в чем-то будут руки развязаны. И за мужа возьмусь крепче. Ничуть не бывало. Только вечера немного освободились. Больше стала общаться с сыном и бабушкой.
Димка подрастал. Начинал понимать многое. Однажды бросился за меня заступаться. Это когда у Генаши начался приступ пьяного гнева. Он сначала припомнил мне все мои грехи, потом полез драться. Димка выскочил вперед, прикрывая меня собой, и кричал, захлебываясь словами:
— Не тложь, маму, не тложь… Ты плохой! Мама холосая!
Генаша замер от потрясения. Затрясся. Полез, вдрызг пьяный, к Димке:
— Что ты, сыночек? Что ты? Я не хотел…
Мы с бабушкой с трудом прекратили эту безобразную сцену. Увели малыша в маленькую комнату, долго успокаивали.
— Довольно, — решила бабушка. — Разводись!
Я уныло согласилась. Хотела только нормально отпраздновать Димкино пятилетие.
Отпраздновали. Так хорошо, что поговорить с Генашей о разводе не успела. Он ушел в запой. Гудел больше месяца. Догуделся! Однажды вечером шел с Кантемировской от друзей, таких же алкашей, как он сам. Переходил Пролетарский проспект. И его сбила машина. Насмерть. Машина умчалась. Никто из видевших аварию номера не запомнил. Это чепуха, что пьяных бог бережет. Генашу вот не поберег. Или это бог мне посочувствовал?
Я была в состоянии оцепенения. Не плакала. Ходила, что-то делала, разговаривала. Первый раз за последние годы почти не принимала участия в похоронах. За меня работали другие. Бабушка старалась во всем опекать. Слыхала краем уха, как она на кухне говорила Сане и Никите:
— Ничего, ничего. Это у нее пройдет. Просто потрясение большое.
Странная у меня бабушка. Какое же потрясение? Всего-навсего резкая смена ощущений. Раньше, словно на скором поезде мчалась: давай, давай, быстрее, быстрее… А теперь — как будто с этого поезда соскочила. Стоп! Приехали. Что дальше? Понимала — вот она, свобода. А как ей распоряжаться, свободой этой? — не понимала. Почему-то возле меня все время отиралась свекровь. Ей казалось, я умираю от горя. Того и гляди, беда какая стрясется. Вот и караулила, чтобы эту изобретенную ею беду предупредить. Сама она держалась отлично. Вздыхала изредка, вытирая белым платочком слезинки в уголках глаз. По мужу в свое время Татьяна Ивановна убивалась гораздо больше, чем сейчас по сыну. И никаких признаков стенокардии. Вот странно. Может, она давно решила для себя, что Генаша добром не кончит? Заранее отгоревала по нему? Мне все это было тяжело и неприятно. Тем не менее, именно свекровь стояла со мной, когда гроб с телом мужа вынесли из подъезда и поставили у автобуса, чтобы все желающие могли посмотреть в последний раз, проститься. Именно она поддерживала меня под локоть на кладбище.
Потом я стояла возле засыпанного цветами холма. Тупо смотрела на рыжую глину, виднеющуюся из-под цветов. Думала. Для чего мучалась эти шесть лет? Для того, чтобы Генаша так бездарно закончил свою жизнь? В этом моя вина. Моя. Не надо было выходить за Широкова замуж. А если вышла, должна была полюбить. Заставить себя забыть Ивана и полюбить Генку. Он бы тогда не пил. Или все равно пил? Да и сердцу не прикажешь. Не слушает оно наших приказов, сердце-то… Уж я это хорошо знаю. Выходит, виновата, что муж погиб. Только я одна и виновата.
Все столпились поодаль. Ждали меня. А мне не хотелось никуда идти. Все стояла, смотрела, думала. Не могла заставить себя пошевелиться. И надо было в тот момент, чтобы меня никто не трогал, чтобы оставили в покое… Нет, именно свекровь, очевидно, посчитавшая себя самым близким человеком, вышла из толпы, смело взяла меня за руку и потащила за собой, приговаривая:
— Ну, будет, деточка, будет… Ты дома поплачешь и полегчает. Ты вон какая молодая. Тебе еще жить и жить. Поплачь лучше, поплачь.
В тот момент мне хотелось ударить ее чем-нибудь тяжелым. С чего это она вдруг стала такой смелой, настырной? Может, муж и сын подавляли ее натуру? А теперь некого было стесняться? И почему близкие не догадались прогнать ее от меня подальше? Хотя бы та же Лидуся? Наверное, боялись нарушить приличия. Она ведь одно из главных действующих лиц, мать новопреставившегося. Вероятно, поэтому и бабушка, и Никита, и остальные старались делать вид, что не замечают, как она потихоньку весь день таскала купленную не на ее деньги водку на лестничную клетку. Там толпились бывшие Генашины собутыльники. Никита с Саней или мой отец периодически их разгоняли. Они через некоторое время опять возвращались. Сползались, как тараканы. И свекровь снова тайком выносила им бутылки.
Потихоньку отметили девять дней и сорок. Дальше бабушка наладила мою свекровь домой. И правда, что у нас-то жить? У нее квартира в соседнем подъезде. Не на краю света. Да и дела у свекрови были. Она ходила в общественницах при церкви. При какой? Понятия не имею. Ездила куда-то в Коломенское. Подолгу там пропадала. Зато меня она постепенно оставила в покое. Кстати, весьма вовремя. Я начала понемногу приходить в себя. И, по своему дрянному характеру, могла со всей силой сорвать на ней свое раздражение.
Прежняя жизнь закончилась. А новая все никак не начиналась. Я отдала свекрови вещи покойного мужа, его фотографии. Затем мы с бабушкой и Лидусей выскребли всю квартиру, сделали перестановку мебели. В доме стало лучше, светлей, уютней. Но ничего нового не происходило. Я не знаю, чего хотела. Уже устала чувствовать свою вину перед Генашей. Устала казнить себя. Хоть капелька радости мне бы не помешала. А радость я связывала только с Иваном. И я ждала Ивана. Сама случайно видела письмо Лидуси к брату, где она сообщала о смерти Генаши. Вот и ждала. Думала, теперь он появится. Если любит, то приедет за мной. Бегала на каждый звонок в дверь или по телефону. На улице внимательно вглядывалась в прохожих. Стала чаще заходить к Лидусе. И разок не вытерпела, осторожно спросила, что пишет ее брат? Когда собирается навестить близких? Лидуся виновато отвела глаза в сторону.
