Если так, то какое же право имели марксисты, придя к власти в обществе, где этой «определенной материальной основы» явно не было и в ближайшие годы не предвиделось, вести борьбу на уничтожение против жизненно важной части общественного организма? Какое право они имели «давить гадину» и хватать «угнетенную тварь» за горло, чтобы не дать ей сделать «вздох»? Они разве уже освободили «тварь» от угнетения «материальной основой общества»?
Нет, им просто были близки и понятны метафоры про «тварь», невежество, дикость и мракобесие религии, а оговорки, сделанные вполголоса, они не читали. И это понятно, потому что пафос и художественная сила метафор Маркса многократно превосходили силу произносимых вполголоса оговорок.
Конрад Лоренц писал в 1966 г.: «Молодой «либерал», достаточно поднаторевший в критическом научном мышлении, но обычно не знающий органических законов, которым подчиняются общие механизмы естественной жизни, и не подозревает о катастрофических последствиях, которые может вызвать произвольное изменение [культурных норм], даже если речь идет о внешне второстепенной детали. Этому молодому человеку никогда бы не пришло в голову выкинуть какую либо часть технической системы — автомобиля или телевизора — только потому, что он не знает ее назначения. Но он запросто осуждает традиционные нормы поведения как предрассудок — нормы как действительно устаревшие, так и необходимые. Покуда сформировавшиеся филогенетически нормы социального поведения укоренены в нашей наследственности и существуют, во зло ли или в добро, разрыв с традицией может привести к тому, что все культурные нормы социального поведения угаснут, как пламя свечи» [192].
В первой половине ХХ века наши марксисты «с научным мышлением», а в конце ХХ века их дети, ставшие «либералами», приложили огромные усилия, чтобы разрушить культурное ядро общества. В первом случае объектом разрушения была религиозная компонента этого ядра. Это причиняло людям массовые страдания.
Кстати, даже после той катастрофы, что произошла в СССР в 90-е годы, многие наши марксисты не обнаруживают рефлексии и не чувствуют ответственности. Достаточно указать им на высказывания самого Маркса — и они тебя считают мракобесом. «Угнетенной твари» открыто отказывают в праве на «вздох».
Взглянем на эти установки Маркса не с точки зрения «угнетенной твари», а от культуры в целом. Нам известно из самого же марксизма, что почти две тысячи лет, до недавнего времени, именно религиозное сознание было главным «двигателем» даже в художественном самовыражении человека. Пробегите в уме, неужели искусство — это «вздох угнетенной твари»? Неужели так можно назвать средневековые соборы, иконы Рублева или музыку Баха? Неужели «угнетенная тварь» вздыхает в деле Сергия Радонежского, крестовых походах, шиитских гимнах, бунте Лютера или Аввакума?
Не наоборот ли? Похоже, что именно в «прозрачных и разумных связях» тотальной купли-продажи человек и двигается к состоянию «угнетенной твари», все более и более заменяющей ценность ценой. И это может происходить без всякой эксплуатации. Борьба против нее в России как раз и была религиозным делом («святым народным делом»), а дальнейший путь по траектории марксизма грозил нам выхолащиванием души.
Общий вывод из этой главы сводится к следующему. Часто говорят, что марксизм не мог нанести большого вреда советскому строю, потому что изучали его формально и он не проник глубоко в сознание, не деформировал его. Это заблуждение, и многие из нас впадают в него только потому, что существовали (и существуют) в культурной среде, «пропитанной» марксизмом. В момент кризиса или при столкновении с иной культурной средой деформации нашего сознания сразу проявлялись.
Вот как в книге глубоко мною уважаемого Б.П. Курашвили «Историческая логика сталинизма» [193] дана трактовка советской истории. Эта книга — прекрасно выполненное, новаторское изложение фактов и событий. Книга Курашвили — одно из лучших произведений российской левой печати, она написана автором, который глубоко переживал поражение советского социализма. На мой взгляд, в этой книге отразилась драма человека, который разрывался между реальностью и учением марксизма. Здесь я хочу сказать именно об аксиомах марксизма, из которых автор исходит в своей трактовке. Они совершенно не вяжутся с фактами, которые он излагает.
Первая аксиома утверждает, что существуют «объективные законы общественного развития». Все, что соответствует объективному закону, — хорошо, а все, что в него не укладывается, — это искривление. От этого нарушения законов все наши беды. К числу объективных законов относятся аксиомы Маркса о том, что революция может быть успешной только в странах, где капитализм развился в полной мере и уже стал сдерживать прогресс производительных сил.
Исходя из этого Курашвили и оценивает русскую революцию. По его мнению, она в России произошла, по «не вполне по объективным законам… Социалистическая революция в капиталистически недостаточно развитой стране была отягощена первородным грехом волюнтаризма… Рождение социализма в России было в известном смысле одним из исторических зигзагов» [193, с. 214-215].
Следуя этой аксиоме Маркса, Курашвили вынужден идти против фактов и логики: можно ли считать установку Маркса объективным законом, если все социалистические революции происходили не в странах с развитым пролетариатом, а в крестьянских странах (Россия, Китай, Вьетнам, Куба)? Не только вся рота идет не в ногу, но даже ни одного прапорщика нет, что шел бы в ногу.
Военный коммунизм, согласно Курашвили, это «авторитарно-утопический социализм. В целом, увы, несостоятельный» [193, с. 10]. Это противоречит здравому смыслу и историческим фактам. Военный коммунизм есть «дитя капитализма, а не социализма», как выражался А. Богданов. Его доктрина была разработана и успешно реализована на практике якобинцами в гораздо более жестких формах, нежели в России в 1918-1920 гг. В военном коммунизме организуется только распределение наличных ресурсов, в то время как главное в социализме — организация производства .
В России многое было взято из опыта военного коммунизма в Германии во время Первой Мировой войны. Главное в военном коммунизме — насильственное изъятие излишков хлеба у крестьян и его уравнительное, внерыночное распределение среди горожан для спасения их от голодной смерти, поскольку рыночное распределение разрушено войной. Что здесь утопического ? И почему же он «увы, несостоятельный»? Он спас миллионы горожан и дал похлебку для Красной Армии. А в Отечественную войну карточная система — тоже «увы, несостоятельна»?
На втором этапе построения советской системы, по мнению Курашвили, ущерб от первого нарушения объективных законов (революция в крестьянской стране) был как-то преодолен, но затем «в закономерное течение революционного процесса мощно вмешался внешний фактор. Общество было искусственно возвращено в подобие первой фазы революции, ибо других способов форсированного развития не было видно… Сложилась теоретически аномальная, противоестественная, но исторически оказавшаяся неизбежной модель нового общественного строя — авторитарно-мобилизационный социализм с тоталитарными извращениями» [193, с. 12].
Здесь попытка связать марксизм с фактами разрушает логику. Как может быть противоестественным общественный строй, который «исторически оказался неизбежным»? Курашвили ставит на реально существовавшем советском строе клеймо противоестественного только потому, что по шаблонам марксизма он оказывается «теоретически аномальным». Логичнее признать в таком случае негодной именно теорию (как минимум, в приложении к данному конкретному объекту).
Теория, которой следует Курашвили, представляет внешний фактор — грядущую мировую войну — досадной помехой «закономерному течению». Может ли быть правильным «закон», который не учитывает факторы такого масштаба? Почему выбор пути индустриализации, который единственный давал возможность спасения (по словам Курашвили, «других способов не было видно»), назван «искусственным»? Ясно, что любое решение в обществе есть нечто искусственное, а не природное, так что здесь это слово несет отрицательный смысл и означает, что советское государство нарушило «объективный закон». Что же это за закон такой, который предписывает России гибель? Чуть от гибели уклонился — нарушитель.
В оценке советского социализма Курашвили следует штампам, которыми Маркс определял «казарменный коммунизм»: «Да, социализм был примитивным, недемократичным, негуманным, общественная собственность приобрела форму государственно-бюрократической… Должная дифференциация доходов в зависимости от реальных результатов труда не обеспечивалась и уступала место уравнительным тенденциям» [193, с. 14, 17]. Исходя из каких «объективных нормативов» даны эти оценки? Как мог примитивный проект породить Стаханова, Королева и Жукова? По каким меркам определена «негуманность»? Ведь нет же гуманности внеисторической. Гуманизм христианства на Западе привел в Реформации к учению о делении человечества на избранных и отверженных, гуманизм Просвещения породил империализм, обесценивший человеческую жизнь, гуманизм ХХ века — обернулся большой войной, а потом Вьетнамом, Ираком, Сербией. Какое расслоение общества по доходам надо считать «должным»? Без конкретной меры, примененной к большому перечню показателей, дать оценку жизнеустройству большой страны нельзя, эта оценка вырождается в идеологическое клише.
