Он посмеялся, однако и призадумался, после чего прекратил ворчать, а я сделал вывод, что средство помогло. Как выяснилось уже на следующий день, ненадолго, поскольку начал Борис Федорович вновь с опасения о том, что вечного блаженства на том свете он не удостоится.
Нашел о чем беспокоиться.
Напрасно я цитировал Марка Аврелия, сказавшего бессмертное: «Делай что должен, случится что суждено». Не помогали ни философы-стоики, ни воспитатели императорских детей, а наскоро состряпать некую подходящую фразу, сославшись на Библию, которая у царя тоже была «в авторитете», я не рискнул – уж очень хорошо он ее знает, да и не мастак я в церковнославянском языке. Потому приходилось отступать и... терпеливо выслушивать очередную порцию опасений насчет вечного блаженства и прочих жалоб на свое окружение, которым Годунов не всегда знал меру.
Правда, о «звезде», то бишь комете, он больше не заикался, да и то скорее всего из-за боязни – вдруг я чего-то там недоговорил или открылись какие-то дополнительные данные, все-таки предсказывающие «гибель некоторых царственных особ». Но мне хватало заморочек и помимо этого небесного явления.
Жалкое зрелище – человек, потерявший мужество умереть и не имеющий мужества жить. Да и не понять мне его. Может, из-за молодости – мне-то в те места не скоро, но, по-моему, страх перед адом – это уже ад. И вообще, глупо портить себе жизнь страхом перед будущим и чувствовать себя несчастным из-за того, что когда-нибудь станешь несчастным.
Как я только ни изгалялся, чтоб поднять ему настроение. Сложность состояла еще и в том, что, как проницательный человек, он четко улавливал фальшь, а коли тебя ценят за прямоту и честность, то не хотелось бы терять репутацию. Потому приходилось действовать очень осторожно, хотя я все равно ухитрялся всадить в свои речи парочку комплиментов, но тщательно маскируя их под искренность.
У нас боятся правды пуще сглаза!..Да только мне молчать невмоготу!Ух, умница!.. Ух, гений!.. Ух, зараза!..Ух, мать твою!.. Прости за прямоту![105]
Но все было тщетно. Он умолкал, светлел лицом, но... только для того, чтобы через час вновь помрачнеть.
– Мыслишь, не слышу я, яко шептуны за моей спиной шу-шу-шу? Очень уж им завидно, глядючи на мой трон,– тянул он свое нескончаемое тоскливое повествование.– Бают-де, что пращур мой – татарский мурза Чет, в крещении Захарий, кой выехал из Орды к великому князю московскому Ивану Даниловичу Калите и построил в Костроме Ипатьевский монастырь. Что построил, не отрекаюсь – истинно. Остальное – лжа. Наш род искони на Руси проживал. В зажиточных да именитых не хаживал – то верно, но и в рабах не бывал. Веришь ли? – ищуще обратился он ко мне.
– Верю, государь,– кивнул я.– К тому же еще древние говорили, что нет царя, который не произошел бы от раба.
– Прямо так и сказывали? – восхитился он.
– Прямо так,– подтвердил я.
Очередной приступ бодрости, увы, длился совсем недолго, всего несколько минут.
– Хоша они и древние, но того, перемудрили,– со вздохом заметил Борис Федорович.– Не может же в самом деле кажный царь из рабов быти. Негоже оно как-то. Не клеится. Известное дело, за ради красного словца чего не поведаешь.
– А вот и нет,– возразил я, вспомнив давно прочитанное в свое время.– Если у тебя есть желание, государь, то я прямо сейчас, не сходя с места, докажу, что у тебя в роду, который ты напрасно назвал захудалым, обязательно был кто-то из потомков Рюрика. А раз так, то прав на русский престол у тебя столько же, сколько у Шуйских, Мстиславских, Голицыных и прочих, кои себя величают князьями. Вели только принести бумагу и перо.
– А вон на поставце все лежит,– кивнул Годунов, в глазах которого вновь загорелся огонек интереса.
– Но для начала поведай мне, сколько всего людишек ныне проживает на Руси,– попросил я,– считая всех-всех, а не только податных тяглецов.
– В точности не скажу,– нахмурился царь, припоминая,– одначе где-то восемь леодров[106] наберется.
– Пишем.– И я в самом верху листа аккуратно написал первое число, названное Годуновым, после чего осведомился: – А как ты мыслишь, сколько было людишек в пору Рюрика или, к примеру, при святом равноапостольном князе Владимире Красное Солнышко?
– Мыслю, и одного леодра не насчитать,– пожал плечами Борис Федорович.– Ну пущай от силы два.
– И это пишем,– после чего я столь же крупно вывел под первым второе число. А теперь приступим к точному подсчету твоих пращуров.
– К точному? – хмыкнул Годунов.– Да яко же ты их всех-то...
– А вот сам увидишь, государь,– уверенно пообещал я.– Тем более нас ведь интересуют не их имена и кем они были, а только количество. Его же определить легко. Предположим, что каждое поколение твоих пращуров рожало своих детей примерно в двадцать пять лет,– приступил я и, припоминая русское летосчисление, написал: «Лето 7112-е». Это,– пояснил я,– нынешний год. Теперь посчитаем, сколько человек было у тебя в пращурах до, скажем, лета шесть тысяч триста девяностого[107], когда на Русь пришел Рюрик. Итак, твой батюшка родился в...– и вопросительно посмотрел на Бориса Федоровича.
Он нахмурился, не на шутку заинтригованный, но по-прежнему не понимающий моего замысла, и послушно подсказал:
– В лето семь тысяч тридцать третье[108].
– Выходит, в это лето у тебя было два родителя,– подхватил я.– Минусуем двадцать пять лет и получаем, что в лето семь тысяч восьмое у тебя их было уже четверо, ведь бабушек и дедушек у каждого человека по двое, верно?
– Верно,– подтвердил царь, по-прежнему не понимая моей затеи.
– А в лето шесть тысяч девятьсот восемьдесят третье твоих прямых пращуров вновь вдвое больше – восемь человек, так? – Я выписал новую цифру.– А в лето...
Когда через полчасика мне удалось преодолеть первый леодр, глаза Годунова были как плошки – ей-ей, не вру. До Рюрика я так и не добрался, придя к логическому выводу, что слишком большая цифирь при всей своей достоверности вызовет массу ненужных вопросов и сомнений в подлинности, а потому остановился на тысяча двадцать пятом году, то бишь лете шесть тысяч пятьсот тридцать третьем от Сотворения мира.
– В это лето,– напомнил я,– Русь уже три дюжины лет молилась Христу, а князь Владимир скончался, имея не менее полудюжины взрослых сыновей. Учитывая, что количество твоих пращуров исчисляется числом, превышающим два леодра, то есть почти равна общему количеству всех людей, проживавших на Руси, становится ясно, что кто-то из тогдашних Рюриковичей непременно был среди твоих пращуров.
– И впрямь...– растерянно, но в то же время и обрадованно протянул он.
– Более того, если оно так, то верно и обратное,– заметил я.– Ведь у тех же Шуйских и прочих князей столько же пращуров, сколько и у тебя, и получается, что и в их роду можно отыскать раба, да не одного. К тому же кое-кто из этих рабов точно известен.
– Это кто же? – удивился Годунов.
– Так ведь мать равноапостольного князя Владимира была рабыней[109] у его бабки княгини Ольги,– напомнил я.– Вот уже один человек. А если как следует покопаться в летописях, то можно найти и еще.
Борис Федорович расцвел. По моему хитрому раскладу выходило, что не только он возвысился, но вдобавок еще и прочие оказались если и не втоптанными в грязь, но основательно вымазанные ею. Хоть фотографируй его величество и вешай в качестве наглядной рекламы на дверях кабинета психотерапевта: «Возвращение пациента в прекрасное расположение духа всего за один час терапии».
Ну а коль получился такой целебный эффект, то я счел нужным максимально усилить его, добавив в конце:
– Выходит, все они вышли, согласно русской поговорке, из грязи да в князи.– И даже сам залюбовался разительными переменами в царском настроении.
Класс! Оказывается, грязи бывают лечебными еще и для души. Если ими вымазать тело соседа.
На сей раз очередного заряда бодрости ему хватило надолго. Периодически бывали заходы, но уже пустячные и не с общей критикой – все плохо, а более конкретной, направленной сугубо индивидуально.
Кстати, разок досталось и моему «отцу».
– Эвон, батюшка твой,– как-то заметил он,– cказывал мне про сына на престоле, а я, веря словесам его, яко древнему пророку, Федора Большого, первенца своего[110], лекарям не отдал. Мыслил-де, сам оздоровеет, потому будет с его и святой воды, а он в одночасье помре.
Но тут уж я выступил на защиту, не дав охаять своего родича.
– Князь Константин Юрьевич и не указывал тебе, какой по счету сын взойдет после тебя на престол. Ты, государь, сам решил, что это будет первенец.
– Но Федор взойдет? – умоляюще спросил Годунов.
– Взойдет,– скрепя сердце ответил я.
Вроде не врал, но на душе было тяжко, поскольку править Федору суждено всего полтора месяца, после чего его удавят. А уточнять о сроках нельзя – после такой новости, чего доброго, сам царь тут же скончается. Хотя вопрос этот – сколько лет царевич будет пребывать у власти – дотошный Борис Федорович не преминул мне задать, но я был начеку и без колебаний ответил:
