тождественны. Поскольку Варавва – не настоящее имя, оно подошло бы и к Иисусу: Сын Божий – то же, что и Сын Аввы. Иисус обращался к Богу, призывая Его «Авва». (Одно интересное теологическое мнение[624] таково: Матфей хотел четко изложить свою мысль относительно того, что евреи предпочли плохого Иисуса хорошему.)
Справедливости ради надо признать, что этот аргумент позволяет прийти к совершенно иному выводу: если имена совпадают, то евреи, настаивавшие на выдаче им Иисуса Бар-Аввы, требовали не казнить Иисуса, а отпустить его. Такое поведение народа было бы более естественным по отношению к пророку, приезд которого несколькими днями раньше пробудил энтузиазм в людях; то же можно сказать и по отношению к еврею, заключенному римлянами по подозрению в бунтарстве и приговоренному к казни. Тогда приобретает смысл и тот факт, что когда попытка освободить Иисуса закончилась неудачей и его повели к месту казни, «…великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем», последовало за ним (Лук. 23, 27). Иначе почему люди посчитали приговор страшной ошибкой, если только что они добивались именно этого приговора?
Версия относительно Вараввы[625] и упоминание Луки о скорбящем народе могут происходить из единого источника, изначально описывавшего историю страданий. В более поздних версиях в Иисусе «Бар-Авве» и Иисусе «Сыне Божьем» стали усматривать двух разных людей, а скорбящий народ превратили в пышущую ненавистью толпу евреев. Внесение изменений в текст вполне могло мотивироваться тем, что авторы евангелий старались распространять свои писания в том виде, в каком это было угодно римским властям, а также пытались скрыть тот факт, что человек, почитаемый ими Господом, на самом деле был галилеянином, которого римляне казнили как бунтовщика.
Если не принимать теорию тождественности Иисуса Вараввы и Иисуса – Сына Божьего и если Варавва в самом деле существовал, есть только один факт, который можно установить с точностью. Варавва был борцом сопротивления, снискавшим симпатии у народа, и, возможно, был близок к патриоту Иисусу и его ученикам. В Евангелии от Матфея (27, 16) он назван «известным узником».[626] Попытка еврейского народа помочь освобождению из-под стражи этого героя представляется вполне объяснимой. Но евангелия преследуют совершенно иную цель в изображении инцидента с Вараввой. Эта сцена появляется в них для того, чтобы указать на чудовищную вину евреев: разбойника и убийцу предпочли Иисусу. «Но вы от Святого и Праведного отреклись и просили даровать вам человека убийцу…» (Деян. 3, 14).
Мартин Лютер добавляет:[627] «Матфей хочет сказать, что Пилат предлагал самого жуткого убийцу, чтобы евреям не захотелось просить о его выдаче. Но они скорее стали бы просить отпустить самого Дьявола, нежели Сына Божьего. Sic et hodie agitur et semper[628]».
Пеш в комментарии к Марку говорит,[629] что эпизод с Вараввой играет решающую роль в судебном разбирательстве перед Пилатом. Судьба Иисуса была «невольно» решена при обсуждении возможной амнистии. Пилат, не считавший Иисуса виновным, как доказано, совершил грубую тактическую ошибку, заговорив об амнистии Иисуса, лишая его возможности оправдаться. Люди, упомянутые в евангелиях, являли собой особую группу «заинтересованных в освобождении Вараввы», и, возможно, никогда не слышали об Иисусе. Эти люди внезапно появились перед Пилатом и потребовали освободить их кумира Варавву. Первосвященники же наущали их не уступать в своих требованиях. Так или иначе, их убедили в том, что Иисус (которого они не знали) был обвинен совершенно справедливо и достоин смертного приговора. Пилат, верный своему обещанию об амнистии, якобы отпускает Варавву, «в результате чего, Иисус должен был быть предан распятию». Таким образом, оттягивать исполнение приговора было уже некуда. Подобно многим теологам-догматикам, Пеш находится под впечатлением, будто описание страстей Христовых имеет абсолютное историческое подтверждение.[630] Я полностью согласен с ним в отношении основной «проблемы вины». Все остальное, однако, представляется мне чистейшим домыслом, «рассказом», лишенным каких-либо серьезных подтверждений.
Помимо того, что никто не может быть уверен в точности описания всех деталей судебного процесса над Иисусом из Назарета, я считаю всю традиционную пасхальную историю об амнистии заключенного вымыслом. Такой закон и такой обычай никогда не существовали – в противном случае мы бы обязательно нашли тому свидетельства в исторических документах. Евреи не имели никаких привилегий перед другими народами Римской империи и не пользовались правом отпускать раз в год одного бунтовщика.
Конечно, в римском праве существовал такой юридический институт, как амнистия. Был широко распространен обычай приостанавливать или отменять судебные разбирательства в праздники или времена особой радости (abolitio publica).[631] Существовала и особая пасхальная амнистия. Однако важно отметить, что пасхальные амнистии были учреждены поздними христианскими императорами[632] и никогда не распространялись на государственных изменников и убийц. Тем более римляне никогда не считали поводом для амнистии праздники вассальных народов.[633]
Финальная сцена у Пилата
Несмотря на неудачу всех попыток отпустить Иисуса, Пилат не сдается. Теперь он пробует достигнуть своей цели, взывая к чувству жалости. Он приказывает своим солдатам бичевать Иисуса (Иоан. 19, 1)[634] в надежде, что это успокоит вопиющее сборище. И снова он просчитался. Образ окровавленного Иисуса, увенчанного терновым венцом,[635] слова Пилата «се, Человек!», якобы проникнутые состраданием, разжигают в людях еще большую ярость: «распни, распни Его!» (Иоан. 19, 6). После этого Пилат якобы советует евреям, если уж они так настроены убить Иисуса, самим забрать его и предать смерти при помощи римского метода казни: «…возьмите Его вы и распните…» (Иоан. 19, 6). С этого момента евреи буквально портят все дело своим упрямством и глупостью. Они снова отказываются от политического обвинения и возвращаются к обвинению религиозному, лишь для того, чтобы через короткое время вновь ухватиться за обвинение политическое: «Иудеи отвечали ему: мы имеем Закон, и по Закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим… Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий делающий себя царем, противник кесарю» (Иоан. 19, 7; 19, 12).
Трудно себе представить более опасный аргумент для самих же людей из толпы. Этим грандиозным по масштабу отказом от всех национальных и этических ценностей они отрекаются от своего собственного кредо; они отвергают свой святейший принцип, гласящий, что один только Бог – царь над их народом;[636] они заявляют, что император Тиберий – их единственный правитель.[637] Они пускают в ход «свой последний и важнейший козырь», как сказал Блинцлер:[638] «…нет у нас царя, кроме кесаря» (Иоан. 19, 15).
Пилат, со своей стороны,
