– О’кей, – говорю я и перестаю ее нервировать.
Пускай делает что хочет, я буду хорошим сыном.
– Ну, и самое важное, – матушка наклоняется и берет на руки эту псину. – Геракл. Милый мой сыночек, ты не бойся Иеремушку, не бойся. Возьми его на руки.
Я послушно встаю и протягиваю руки.
Пес начинает перебирать всеми четырьмя лапами в воздухе с такой скоростью, что удивительно, как это он не взлетает. И извергает из себя какие-то звуки, похожие на крик чайки. Да точно – чайка! Я всегда знал, что он мне напоминает какую-то птицу.
– Собачечка моя, маленький мой, ну ладно, ладно, – матушка утыкается лицом в его щуплое напряженное тельце. – Иеремушка тебя не будет обижать, нет, нет. Ну, милый, – это уже снова мне, – увози его!
Первый раз в жизни я держу этого уродца на руках. Он замер. И весь как будто из железа. Даже дрожать перестал, весь напрягся как струна. Матушка ему надевает шлейку.
Как, ну как я с «этим» покажусь у себя на районе?!!
– Открывай сумку, – приказывает матушка, – и клади его туда осторожно. Только подожди – я поцелую его еще разочек.
Пес снова начинает махать ногами в воздухе, в ее сторону. И – да нет, клянусь! Так и есть! – я вижу у матери слезы на глазах…
Flashback
Вот не выношу, когда меня ставят к стенке.
Я принес этого уродца домой в розовой сумке с окошком. Поставил сумку в комнате на пол. Открыл.
Пес скукожился в самом конце сумки и выходить не собирался. Да и хрен с ним. Пусть сидит.
Я занялся своими делами, посмотрел фильм, который взял уже пару недель назад у Бартека, – пес все сидел внутри розового – да и хрен с ним. Я заглянул к нему пару раз, но он при виде меня становился еще меньше. И не собирался выходить по-прежнему. Не скулил, не кричал чайкой, вообще не двигался. Я ему налил воды в миску, насыпал корма.
Звонит мамуля – «как дела у Гераклика»?
– Отлично, – говорю я, потому что дела и правда идут великолепно.
Нормальный пес хотя бы вышел из этой сумки и осмотрелся, куда он попал. Но этот – и не пес, и не нормальный. Я иду в душ, решив ему не мешать. Выхожу из душа, заглядываю в сумку – пес исчез. Иду в кухню – там его нет. Проверяю в ванной – нет. Смотрю в спальне – нет. Балкон открыт, и от этого мне становится жарко. Я выхожу, смотрю на газон – ничего не видно, темно же. На балконе пса нет. Я закрываю балкон, одеваюсь, бегу вниз. Хожу, как идиот, по чужим какашкам, но ничего, похожего на эту имитацию собаки, под моим балконом не валяется. Фух.
– А ну уйди с газона, траву топчешь, ты что, таблички не видишь, ослеп?!! – слышу я из окна на первом этаже. Голос того мужика с таксой.
Я бегу, как ракета, наверх.
Был и сплыл – ну как так может быть?
Начинаю метр за метром обыскивать свою не такую уж большую квартиру, методично и старательно: кухня, двери закрыть, шкафчики открыть, посмотреть на всякий случай даже в верхних, холодильник, может быть, он случайно туда влез, когда я что-то вынимал… Нет. Духовку он открыть не мог. В кухне чисто. Закрываю кухню, иду в коридор, закрываю все двери, проверяю каждый сантиметр пола.
Ложусь на живот, заглядываю под шкаф – его после предыдущих хозяев реставрировали, он здоровый, глубокий, на ножках, «чтобы было удобнее полы мыть» (вообще-то совсем и не удобней, потому что нужно на пол ложиться, чтобы туда дотянуться).
Шарю там рукой на ощупь, выгребаю кучу пыли.
Марта что, никогда там не пылесосила?
До стены не дотягиваюсь.
И не вижу ничего, потому что свет туда не доходит, а фонарь у меня в машине, не бежать же вниз еще раз. Беру камеру, делаю снимок со вспышкой, перекачиваю снимок на флешку, смотрю. Да, вот он, этот уродец, лежит в самом углу, глаза красным светятся от вспышки.
– Геракл, – говорю я спокойно, – иди сюда.
Этот клубок шерсти с красными глазами даже не шелохнется.
– Иди сюда, собачка, – я стараюсь говорить ласково, самым своим приятным голосом, выйдет – убью сволочь.
Пес не реагирует. Я вынимаю из сумки его любимую игрушку, которая называется «помни, что он к ней очень привязан, этот звук его успокаивает». У меня в руке – отвратительное нечто неопределенной формы, и при надавливании оно издает кошмарный писк.
Я нажимаю пару раз – ну, может, уши пару раз дрогнули, но я не уверен.
Кошмарина уже стучит в пол.
Я нажимаю еще раз. И еще.
Кошмарина слышит, Геракл – нет.
– Песик, иди сюда, – чмокаю я, лежа на полу.
Нет, ничего.
Вынимаю какую-то конфетку, стараясь погромче шелестеть фантиком.
Ничего.
Ну тогда пусть, холера такая, сидит там под шкафом. Выйдет, когда проголодается.
* * *
С псом у меня отношения напряженные. В первую ночь он, видимо, все же вылез из-под шкафа, потому что миска утром оказалась пустой.
Мне же надо выгулять его перед выходом, поэтому шлангом от пылесоса я притянул его к себе, он меня даже не покусал. Я надел ему шлейку, пристегнул поводок.
Пришла Инга, начала восхищаться уродцем, он как будто этого восхищения даже не заметил, только голову отворачивал и норовил залезть в свою розовую сумку. Я слежу, чтобы двери в коридор были закрыты.
Инга пришла, судя по всему, только для того, чтобы спросить, что с Алиной, выяснил ли я что-нибудь, и сообщить мне, что тот сериал, о котором она мне говорила, называется «Разделяй и властвуй». По телефону, разумеется, сказать мне этого было никак нельзя. Наверно, спутник бы не выдержал.
И что я могу ей ответить?
– Я, конечно, не знаю точно, – заявила она, – а ты делай, как хочешь. Ты оставляешь всегда все на потом, надеясь, что потом оно все само как-нибудь рассосется. А оно не рассосется.
Я всегда делаю так, как хочу, и ничьи советы мне в данном случае не требуются.
– Ты избегаешь конфронтации, Норрис. Ты звонил Яреку?
А почему, собственно, я должен был ему звонить?
Я выяснил все с Алиной, выяснил все с мужем Актрисы, а если он прицепился ко мне, как репей к собачьему хвосту, то что я могу поделать?
Ничего. Совсем ничего.
Я думал, что попрошу Аню выгуливать этого заморыша в рамках добрососедской помощи, но она уехала в лагерь.
И вот приходится самому. Вот я неудачник.
Люди на меня смотрят, когда я с ним выхожу, а я притворяюсь, что у меня в руке ничего нет.
Маме будут делать операцию, наверно, на следующей неделе. Я у нее был в воскресенье. Ненавижу больницы. Просто ненавижу. Вышел я оттуда с облегчением. Пусть уже скорей все это закончится.
В воскресенье вечером я разморозил порцию на следующий день, пса закрыл в большой комнате, а сам решил постирать. Хотел ведь купить стиральную машинку на прошлой неделе, но замотался и забыл. Можно было бы поехать к матери – но пес начнет нервничать. И потом – мне прекрасно стирается в раковине на кухне. Я залил водой черный свитер, добавил порошка – пускай отмокает.
Геракл сидит в сумке, вроде бы все в порядке, я могу быть доволен.
Но что-то меня беспокоит, царапает изнутри. И я не понимаю, в чем причина.
Мать – это понятно. Пес – это тоже понятно.
Но ведь я не говорил Алине о фотографии. Не мог. Толстый рассказывал, что я хотел звонить Марте в тот свой злополучный день рождения, но они мне не дали. И Маврикий подтвердил это. Хотя Маврикий, по моим ощущениям, сдулся раньше. Но чтобы я звонил Алине…
Если позвонить Толстому с вопросом – он будет считать меня идиотом, ладно, не первый раз.
Не понимаю. Если бы я рассказал Алине – я бы точно помнил об этом. Я ведь даже Толстому ничего не рассказал. Постойте, постойте… Толстый должен помнить, что я делал той ночью, он ведь знает, что я собирался звонить Марте, а я этого даже не помню. А потом я отключился. Я набираю номер Толстого. Абонент недоступен. Он вернулся в Словакию? Вот не знаю, там вообще сеть-то ловит? Пишу ему смску: «Свяжись со мной срочно».
Он позвонит, как только получит смс.
Но если я не говорил Алине – тогда откуда она знает?
Свитер постирался, теперь его нужно только прополоскать. У меня есть отличный способ полоскания: я вынимаю пробку, пускаю тонкую струйку теплой воды – оно само прополощется прекрасно.
Не буду я себе этой ерундой голову забивать. Я включаю музыку, чтобы заглушить воду в раковине.
А если Алина знала про Марту еще раньше? Всегда? Только не хотела мне говорить, чтобы не расстраивать? Это возможно? Бабы иногда друг друга покрывают, но чтобы Алина подложила мне такую свинью – нет, в это я поверить решительно не могу.
Делаю музыку громче – время еще не позднее.
Я это сделаю.
Я сажусь за компьютер и открываю почту. То самое письмо, которое разрушило мою жизнь. Без слов, без комментариев. На экране Марта. Улыбается. Моя Марта. Правая рука на… Я смотрю и смотрю, впервые как следует смотрю на это фото, не в силах оторвать от него глаз. На фото, которое изменило все. Это с него все началось. Мне просто нужно закрыть эту страницу. У меня есть более важные вещи в жизни. Я не могу, не должен все время копаться в прошлом.
