Единственным отверстием, в высшей насмешке поддававшимся их напору, становился то чей-то рот, то распаленная вагина.
В галерею постепенно проникал голубоватый рассвет, топорща холодом лихорадочно подрагивавшие влажные тела.
Затем с высоты одинокого витража сырой ковер залило ослепительное солнце.
В полдень бой часов, открывший некогда срок их заточения, вновь напомнил о себе.
Девушки, голодные, с пересохшими губами, начали ссориться.
Одна быстро проглотила целую коробочку винограда, припасенного для подведения губ. Другая слепила душистый хлебец на слезах, собственной слюне и рисовой пудре — пересоленный, сырой и омерзительный.
Затем пробил час дня, потом второй, и так до вечера, пока в одиннадцать издалека не донеслась все та же приглушенная музыка — отдельные нотки покалывали в тишине, как напряжение в уставших от иголки пальцах.
Электрические лампы так и не зажглись…
…И лишь какой-то посторонний свет — но не снаружи, ведь уже давно стемнело — сочился из-за матового стекла в окошке высоко под потолком.
Женщины вскрикнули, развеселились, обнялись, покусались, составили столы и принялись карабкаться по ним вверх, свалились два-три раза — и наконец чей-то кулак, унизанный броней колец, которые, увы, не сберегли его от раны, прорезал тьму оскольчатой звездой.
Голые, растрепанные, с потекшими румянами, изголодавшиеся, измазанные течкой и слезами женщины немедля ринулись к этому крошечному отверстию, которое несло с собою свет… и любовь.
Поскольку кованый оконный переплет — чересчур узкий и пропускавший только взгляды — отделял галерею именно от того зала, который облюбовал Индеец.
Хотя вторая полночь уже миновала, они совсем не удивились — сколько часов прошло в одних лишь думах о нем! — увидав, что он еще там.
Единственное, что прикрывало краснокожего, была абсолютно нагая женщина, распростершаяся поперек его груди, а на ней была только черная вуаль, точнее, плюшевая маска.
VIII
Яйцеклетка
А двадцатью четырьмя часами раньше Батубиус прильнул к слуховому окну туалетной комнаты.
Со стороны его импровизированного наблюдательного пункта круглое отверстие скрывали пара деревянных ставней, снабженных задвижкой.
Он нащупал в темноте холодный металл шпингалета и повернул рукоятку тем же профессионально точным жестом, каким, не глядя, отпускал свободную гайку хирургического зеркальца.
Створки бесшумно разошлись, точно крылья утреннего мотылька.
Оконце затопило сияние всех люстр огромного зала, и доктору даже показалось, что над его столиком в полутьме туалетной комнаты взошла ослепительная звезда.
Привыкая к свету, Батубиус заморгал глазами — присущая им пустота или, точнее, неизменная устремленность в какую-то невидимую точку, в силу еще мало изученного наукой феномена отличает как бо́льшую часть великих медиков, так и отдельных опасных мономанов, которых общество пожизненно ссылает в желтый дом. Батубиус пригладил кончики седевших бакенбард пухлыми ручками недурного хирурга, на одной из которых поблескивали массивные перстни с печаткой.
Он придвинул к себе чистый лист бумаги, предназначенный для записи наблюдений, отвинтил колпачок вечного пера и, взглянув на часы, принялся ждать.
Хотя Батубиус как человек обстоятельный и здравомыслящий прекрасно понимал, что с другой стороны неприметного оконца ему откроется всего лишь пара человеческих тел в положениях, самым естественным и жалким образом отвечающих сути человеческой, он припал к стеклу так, будто подносил глаза к окуляру чудодейственного телескопа, взметнувшегося к своду мирозданья благодаря точнейшей системе гигантских линз, направленных на новый, неизведанный доселе мир.
— Так-так, — проговорил он, — только без всех этих видений…
И, чтобы отогнать галлюцинацию, а заодно и осветить свое рабочее место, он ткнул пальцем в выключатель небольшой настольной лампы с бирюзовым абажуром.
На следующий вечер он с удивлением обнаружил посреди бумаг составленное его рукой причудливое научно-лирико-философическое рассуждение, с которым мы сейчас и ознакомимся. По-видимому, он писал все нижеследующее во время вынужденного бездействия — в тот долгий час, когда любовники с невероятным аппетитом утоляли голод, и потом еще десять часов подряд, покуда они спали. Нельзя, однако, исключить, что доктор пережил за это время удивительное раздвоение личности, и, с одной стороны, он контролировал, хронометрировал, анализировал, фиксировал и проверял мельчайшие детали эксперимента всякий раз, когда Индеец удалялся в туалетную комнату, а с другой — обобщая свои переживания от увиденного, излагал их в следующей, столь несвойственной ему художественной манере:
БОГ БЕСКОНЕЧНО МАЛ
Кто осмелится заявить такое? Конечно же, не человек.
Ибо человек сотворил Бога, по крайней мере, того, в которого он верит — да-да, именно так, а не наоборот (сегодня это не вызывает никаких сомнений) — человек создал Бога по своему образу и подобию, увеличив их до такой степени, что его собственный разум не в силах более воспринимать размер как таковой.
Из этого, однако, не следует, что Бог, созданный человеком, безмерен.
Он превосходит любое измерение, но не внеположен ему; он не бестелесен и не бесконечен. Он скорее не определен…
…Подобным представлением можно было удовольствоваться лишь незадолго до того, как два создания, известные теперь под именами Евы и Адама, возжаждали промышленных товаров, распространяемых торговцами, что поклонялись тотему Змия, и были вынуждены трудиться в поте лица, дабы эти сокровища приобрести.
Однако же сегодня все мы знаем, что есть другой Бог, воистину создавший человека, пребывающий в его жизненном средоточии и представляющий собой его бессмертную душу.
ТЕОРЕМА: БОГ БЕСКОНЕЧНО МАЛ.
Ведь, если он действительно Бог, его Творение должно быть бесконечно велико. Придерживаясь каких-либо размеров, он ограничил бы свое Творение и не был больше Тем, Кто Создал Все.
Отсюда следует, что он может гордиться собственной Благостью, Любовью и Всемогуществом, не ограниченными никакой-либо одною частью света. Бог находится вне любых измерений — он внутри них.
Вот где соль вопроса.
Что и требовалось доказать.
Известно: человек состоит из двух половинок, одна — мнимая и преходящая, некая совокупность органов жизнедеятельности, которую мы именуем телом, иначе говоря, сома; в эту преходящую часть входит также и порождаемое ею «легкое волнение», так называемая мысль или «бессмертная» душа.
Другая часть, нетленная и невидимая глазу, от сотворения мира переходящая из поколения в поколение — наследственное вещество.
Это животворное семя и есть тот Бог, единый в двух лицах, что рождается от слияния двух самых малых живых существ — стремящихся друг к другу половинок, Сперматозоида и Яйцеклетки.
Обе эти половинки обитают в безднах тьмы и пульсирующего багрянца, омываемые потоками нашей крови, по которым мечутся тельца, отстоящие друг от друга, точно далекие планеты.
Их восемнадцать миллионов — маток, женских полуклеток, терпеливо выжидающих на дне своей пещеры.
Они пронзают своим взглядом покорившиеся им бессчетные миры. Это богини, не ведающие преград или физических законов: для них не существует гравитации, и мировому тяготению, придуманному кабинетными червями, противостоят их собственные аналогии: пребудет только то, что по душе им одним.
В других пучинах, не уступающих им по красоте, скопились миллионы тех богов, что олицетворяют силу и в первый день вдохнули жизнь в Адама.
Когда же бог с богиней пожелают слиться, они стремятся друг к другу, покидая каждый свою обитель. Мужчина тогда полагает, будто это он сам выбирает женщину, и наоборот… как если бы земля сознательно убеждала себя, что ей следует вертеться!
Это пассивное безволие стремящегося в пропасть камня мужчина и женщина называют любовью.
Бог и богиня готовы слиться… Чтобы повстречать друг друга, им потребуется, если мерить людским временем, от секунды до двух часов…
Еще немного, и будет сотворен новый мир — маленький Будда из бледно-алого коралла, прикрывающий глаза от прожигающего роговицу яркого сияния Абсолюта крохотной ручкой, так похожей на упавшую звезду…
Но тогда мужчина и женщина восстают ото сна, карабкаются на небо и сокрушают богов, эту нечисть.
Имя человека сегодня — Титан или Мальтус.
IX
Индеец, что воспет был Теофрастом
В зал вела двойная створчатая дверь.
Индеец прошел первую пару тяжелых панелей и тщательно прикрыл их за собой. Он слышал, как снаружи Батубиус задвинул стальной засов — отомкнуть его предстояло только через сутки. Тогда он запер еще один, внутренний, замок и протянул руку вперед…
